Паутина - [8]

Я позволил Нику изложить его новую мысль насчет того, чтобы представить биографию в виде фантастической истории о привидениях.

— Конечно, мне понадобится еще разок махнуть на Миссисипи. Я нашел еще двух-трех человек для интервью.

— И тогда ты закончишь книгу? Он улыбнулся, оскалился.

— Тебе бы поехать со мной. Волнующая история с загадочным убийством.

Роберт Джонсон умер в Гринвуде, Миссисипи, ^августа 1938 года, после того как осушил бутылку отравленного виски, которую преподнес ему некий муж-ревнивец. Впрочем, Ника волновало не столько убийство, сколько загадка самого Джонсона. Каким образом человек, росший в той же бедности, что и тысячи других, необразованный одиночка, полный нуль даже среди себе подобных, мог создать столько произведений такой глубины и великой силы? Некоторое время мы обсуждали замыслы Ника. Я заказал выпивку по новой, и Ник спросил меня, знаю ли я что-нибудь о журналисте, к которому нагрянули в Уолтемстоу сегодня днем. Я подумал о Пите Рейде и ответил:

— Вообще-то нет.

Ник затянулся тощей, вручную скрученной сигареткой, зажав ее между большим и указательным пальцами. На большом красовалось увесистое серебряное кольцо с черепом и рубинами в глазницах.

— Этот парень — мой друг, кинокритик. Американец. Джефф Херш.

— Я не знаю и половины твоих друзей, Ник.

Ник бросил влажный окурок в щербатую пепельницу.

— Он больше, чем просто друг твоего друга. Так или иначе, к нему вперлись под предлогом поиска нелицензионного видео, изъяли все DVD и прочие записи. Унесли даже его хренов ноутбук, приятель. И паспорт отобрали.

— На случай, если он попытается бежать из страны.

— Да, но у него тут семья. Жена читает лекции по теории медиа в Вестминстерском университете. Никаких обвинений ему не предъявлено, вот я и подумал, а не мог бы ты выяснить, что это: обычное запугивание или что покруче. То есть достаточно ли это серьезно. Он работает над книгой, а у него забрали все файлы и весь материал для исследований.

— Диски и прочие записи были американские?

— Конечно. Джефф пишет о слэшерах, фильмах-«потро-шилках». Кое-что из этой дряни запрещено, прочее изрезано до неузнаваемости. В наше время самый невинный двухчасовой фильм запросто сокращается минут на тридцать с подачи Британского бюро киноцензоров. Нынче, приятель, режут даже диснеевские мультики, а уж Джеффовы фильмы ужасов — подавно, — пояснил Ник, закатывая глаза и держа по обе стороны лица выгнутые крючьями пальцы. — Все это было запрещено, когда началась истерия насчет гнусностей на видео в восьмидесятые.

— Попробую что-нибудь выяснить. Но обратно он ничего не получит.

— Если не DVD и не записи, то, может, хотя бы ноутбук пройдет через Т12?

— Я не смогу сделать копию с жесткого диска, Ник.

— Понятно. Но я должен был спросить.

— Я постараюсь разузнать об этом деле.

— Если что-то узнаешь, с меня пиво. А сейчас мне надо бежать. Ночной показ последнего Клинта Иствуда. Новые доказательства, что есть жизнь после смерти, но это хотя бы американская продукция.

— Надеюсь, тебя не тронут блюстители нравов из Лиги благопристойности.

— Это частный просмотр в частном зальчике «Сони». Только так журналист теперь может увидеть нечто стоящее.

Ник дал мне запись (копию первого альбома нового крутого блюз-гитариста из Алабамы по имени Карпентер Хилл), прикончил свою порцию и ушел. Я допил свой «Кроненбург» и тоже подался прочь. Слишком взвинченный, чтобы вернуться домой, я отправился на Аппер-стрит и стал прогуливаться среди толпы, двигавшейся под взглядом десятков камер безопасности, мимо освещенных магазинчиков, людных баров и островков со столиками, расставленными на улице близ ресторанов. Половина пивных в Ислингтоне изображает фермерские кухни, монгольские юрты или влажные мини-леса с обилием папоротников, пальметто и льющимся со всех сторон птичьим пением. В одном из них через каждый час пускают часовой ливень, а у дверей выдают плащи. Прочие же банальные шумные бары полны малолетних любителей техники с интерактивными беджами. Этот народ выходит в сеть на вечеринках и изображает, будто это настоящее удовольствие.

Я выбрал «Почту», последнюю настоящую прокуренную пивную на Аппер-стрит, где, что ни ленч, толкутся почтальоны, оттрубившие смену. Сейчас здесь смотрели бразильский чемпионат по водным лыжам среди женщин. Я опрокинул пару пинт, выкурил полпачки, а затем подался на Кросс-стрит в сторону Эссекс-роуд. Купил шестибаночную упаковку пива и ужин навынос в греческом кафе возле бывшего египетского кинотеатра — и покатил по старым дорогам с пакетом жареной рыбы с картошкой, который раскрыл на соседнем сиденье, с холодной банкой пива между колен и с сигаретой в зубах.

Старые привычки. Пить и рулить. Пить и курить. Рулить, пить и курить.

Когда я еще работал в патруле, мне больше всего нравилось ездить по ночам, особенно преследуя бандитов. Погоня оживляла унылую смену и всегда служила поводом для хорошего анекдота, даже если заканчивалась ничем. Два года был у меня сносный напарник, Тревор Бейли, бесстрашный лихой водитель. И полицейский хоть куда. Он ни разу не упоминал о моем росте. И почти не использовал ни одной из моих кличек. Он говорил, что я не хуже констеблей-женщин умею сообщать дурные новости встревоженным недоверчивым родственникам. Его убили в позапрошлом феврале, когда он пытался отобрать ножу маньяка. Этот гад вошел в супермаркет и принялся полосовать покупателей и персонал. Все произошло после Инфовойны, еду еще выдавали по талонам, а убийца Тревора оказался разорившимся мелким торговцем. Не раз поздними вечерами я вспоминал Тревора. Как он, сосредоточившись на дороге, гонит машину на предельной скорости. Сверкает мигалка, воет сирена. Все уступают нам дорогу, а мы несемся вперед, то вылетая на встречную полосу, то проскакивая на красный свет. Ветер визжит, а в машине так чудесно пахнет горячим маслом…