Пауки - [14]

Сейчас его мучит желание, не терпится обладать ею, как бывало, когда, уже возмужав, он по ночам мечтал о ней — беспокойной, разгоряченной, какой она была, когда лежала с ним, беспомощным. Впоследствии, вспоминая все это, он так же мучился, как когда-то она, и подобно ей не знал, что делать со своей бьющей через край юношеской силой… И странное дело! Подле жены он, казалось, забыл о Маше, а теперь опять проснулась к ней страсть и снова, как бывало, мучит его.

И ему досадно до сих пор чувствовать ее власть над собой; изливался перед ней, как перед попом Вране! Кстати, люди говорят, вспомнил он тут же, будто поп Вране имеет на нее виды. И Раде негодует, ему кажется, что он зол на Машу и, если встретит еще раз, не станет с ней балагурить… А ведь когда-то не смел даже в глаза заглянуть!

…Разыскав коров и кобылу, он пригнал их поближе к хижине и, вольный, пошел бродить по горе. На другой день, проснувшись с мыслью о жене и доме, он все же стал придумывать, как бы остаться здесь подольше. День длинный, успеется домой!

Вспомнил о кобыле: пить, верно, хочет.

А ведь сейчас кобылу надо беречь как зеницу ока: жеребая она. Хорошо, если жеребенок пойдет в отца, — отец из царской конюшни, злобный, дикий, другого такого не найдешь!

Разыскав кобылу, взнуздал ее и повел за собой.

Вынес из расщелины, как и вчера, ком заледенелого снега и, положив его на пологую плиту, стал ждать, покуда натечет вода.

Беспокойно поглядывает по сторонам и вдруг замечает идущую к нему Машу. Вздрагивает всем телом, бурлит в нем кровь.

— Маша!

— Раде!

— Опять встретились…

— Ну да, словно ищем друг друга! — рубит молодка.

— Стало быть, так… Хочешь пить…

— Как не выпить из твоих рук, если даже не хочется.

— Дразнишь? — сказал он, игриво поглядев ей прямо в глаза.

Она уловила в его взгляде огонь и страстное желание, какого никогда раньше не видела. «Эх, — подумала она, — настоящий мужчина!» — и придвинулась к нему.

— Ты что возишься с кобылицей? — спросила она.

— Хочу напоить.

— Найдется для нее вода и в другом месте.

— Да не ради нее, ради жеребенка… Не видишь, жеребая? Три раза водил… А жеребец, точно бог сам его вылепил! Кормят хорошо, ретивый, сильный, ненатруженный. Надеюсь, добрый будет жеребенок. Не ради нее привел на водопой — ради жеребенка, право слово…

Говорит он живо, с увлечением, играя глазами, в которых нет-нет да сверкнет молния, голос звонкий, чистый, но внешне Раде спокоен, как сама земля.

Маше странно, что сегодня он так покладист и разговорчив: голубые глаза из-под черных бровей впиваются в его серые, с длинными трепещущими ресницами.

— Напьемся, — говорит Раде, — и кобылу напоим.

Они опустились на землю и лежа напились досыта.

Напоив кобылу, Раде погнал ее в гору, посмотрел вслед, потом, обернувшись, предложил Маше посидеть с ним.

Они сели рядом на пестрящую цветами траву.

Молчали, словно оба собирались с мыслями, и украдкой, нерешительно переглядывались. Раде чувствовал себя сильнее и непринужденней, чем когда бы то ни было.

Со вчерашнего дня его детские воспоминания о Маше созрели — искра, которую он носил в себе, внезапно вспыхнула пламенем страсти, преодолевая стыд и робость.

Маша глядит ему в глаза, она чувствует его власть над собою, его силу, и ей хочется подчиниться этой силе.

Раде лежит на траве у ее ног и, положив голову на руки, смотрит на нее.

— Маша, — говорит он, — зачем ты меня тогда опозорила?.. Ошиблась ты, бежав от неразумного ребенка… Слышишь, и сейчас бы убежала?

— Нет, — отвечает молодка и смеется громко, бесстыдно. — Не убежала бы! — повторяет она. — Не прочь узнать, что может теперь сделать этот неразумный ребенок: мучилась ли бы я с ним, как бывало?..

И смеется, надрывается от смеха.

— А я тебя ради Божицы выкинул из сердца. Только знаешь, вчера ты меня словно зельем опоила, заползла в душу, и никак не могу одолеть… избавиться от тебя… Всем сердцем тянусь!.. Хотел домой уйти, к жене, знаешь… Да что там, к чему скрывать, искал тебя… И нашел.

— В добрый час!.. Но зачем я тебе понадобилась?

— Затем, что и жена, — ответил Раде и, вытянувшись, обхватил ее тело. — Чтобы миловаться! — прошептал он. — Назло тебе отомщу, да! да! Ох… уж до чего сладка чужая жена!.. Давай миловаться, Маша!

— Кто нам мешает? — шепнула молодка, сдаваясь, ее помутневшие глаза встретились с его глазами, дрожащими губами она искала его белые чистые зубы. И, отдавшись наслаждению, впилась все тем же помутневшим взглядом в его глаза…

Все же после обеда Раде ушел домой и вернулся на следующий день утром.

Как и сговорились, Маша уже ждала его возле хижины. Раде вспотел от быстрой ходьбы, — он позабыл в спешке снять отороченную скорлатом гуню.

— Отпразднуем нынче свадьбу! — сказал он Маше, приблизившись, и, схватив ее за руку, повел за собой в хижину.

— Ввел я тебя, чтобы знала, куда приходить: ты здесь моя хозяйка — вторая жена!.. А где твой муж? — спросил он.

— Ушел в город.

— Должно быть, дурень.

— Нет, занят своим делом.

— Выйдем, хочу тебя кое о чем спросить! — И закрыл за собой дверь хижины.

Бок о бок отправились они в горы. Раде не скинул торбу, и Маша спросила, зачем он таскает ее с собою.