Пауки - [13]

Раде подошел к хижине взял положенный под камень ключ, открыл, осмотрелся и, убедившись, что все в порядке, двинулся дальше.

Солнце встало, пригревает, но жары еще нет. Раде не чувствует усталости — только щеки разрумянились и лоб покрылся легкой испариной: шел в гору, точно по равнине, без передышки.

Как славно поднялась рощица возле хижины, буйная и зеленая, — любуется Раде, — а ведь отец рассказывал, что здесь было когда-то совсем голое место. Но вот солнце озарило и лес, загорелись верхушки молодых буков, на прогалинах переплелись голубоватые тени и спокойно почивают на мягкой, отливающей медью сухой листве. Сюда, на лужайки, во время летнего послеобеденного зноя Раде пригоняет стадо на отдых.

Раде идет по горе к овражку, где еще лежит снег, напиться снеговой воды. Спускается, лепит ком снега, кладет на пологую плиту. Так он всегда делает: снег на солнце тает, под сбегающие по плите капли Раде подставляет гуню и ждет, пока не соберется немного воды. Дожидаясь, Раде думает о скотине, которая томится жаждой, особенно жалко ему кобылу.

Лужи между скал почти всюду высохли, скот теперь тоже приходится поить снеговой водой. Летом в засушливое время Раде всегда приходит на ум, почему ни община, ни государство, ни кто другой не построит здесь водоемы; до чего хороша и богата травами эта гора, и человек и скотина не нарадуются, жаль только — безводная.

Он жадно смотрит на сбегающие в гуню капли, и жалко ему каждой капельки, которую выпьет сукно. Раде и не заметил, как сзади подошла Маша.

— Раде! — окликнула его молодка. — Повезло мне! Пить хочется!

Раде обернулся и остолбенел.

Никогда он не встречал ее в горах, да и в селе они виделись редко с тех пор, как Маша убежала от него и вышла за другого.

Несмотря на уверенность в себе и самообладание, внезапная встреча смутила Раде — он сконфузился.

Не проронив ни слова, поднял гуню, напился, потом протянул ей.

Маша разом выпила остальное.

— Спасибо тебе, Раде, будто вином напоил!

— Ты что здесь делаешь? — спросил он только для того, чтобы не молчать.

— Сейчас я, милый, хозяйка: умерла моя свекровь!

Маша замолчала, но чувствовалось, что она не прочь продолжить беседу.

Но с чего начать?

Убежала Маша от него, когда Раде был глупеньким подростком. Была она богатой невестой; и вот Радин отец, Илия, договорившись с ее отцом, привел девушку в дом, когда сыну едва минуло двенадцать лет, и положил с ним, боясь, как бы кто другой ее не взял.

Маша в семнадцать лет была уже развившейся и темпераментной девушкой, жаждущей мужской ласки. На первый взгляд казалось, что Раде — парень как парень; хотя и не вполне еще возмужал, но растет и крепнет с каждым днем, а ведь недаром говорится: кто надеется, своего дождется!

Но девушка обманулась.

В первую ночь Раде даже не прикоснулся к ней, а все стыдливо отодвигался. Потом, осмелев после шуток отца, в которых сквозила одновременно и озабоченность, во время долгих зимних ночей Раде прижимался к ней, ласкал, но овладеть ею все же не мог, сил не хватало, и девушке казалось, что Раде ластится к ней, как ребенок к матери. И в самом деле, утомленный первыми предвестниками страсти, подросток крепко засыпал, сунув руку под ее сальные, русые косы, пахнувшие точно мягкая, недавно вымытая шерсть.

Маша каждую ночь пыталась распалить его так, чтобы в пылу обоюдной страсти трещали кости, как бывало, когда ее догонял какой-нибудь сильный парень.

Но тщетно! Девушка поднималась утром с постели неудовлетворенная, усталая, сердитая. В конце концов она убежала, никому не сказавшись.

Илия сейчас же заметил исчезновение Маши и поспешил за ней. Догнал ее в поле и сказал:

— Вернись, Маша! Позоришь меня и Раде… Куда собралась?

— Домой, к своим… Не могу больше… Ни к чему мне такой несмышленыш.

— Не дури, баба!.. Раде мужает с каждым днем… Он ведь мой сын! — говорил Илия, пытаясь все обратить в шутку.

Но Маша отмахнулась и пошла своей дорогой, а спустя несколько дней увел ее к себе в дом другой, сильный парень, и они повенчались.

— Ты женился, Раде? — прервала она молчание.

— Знаешь ведь, что женился.

— И дети есть?

— Ждем, — сказал, улыбаясь, Раде. — А ты думала — неспособен?

— Не говорю я этого…

Тихо кругом, доносится только жужжание насекомых, разбуженных утренним солнцем; лучи его уже завладели горными ущельями и заглядывают даже под отвесные скалы.

Охватывает какое-то неясное чувство одиночества и простора.

В селе они даже не здоровались друг с другом, а тут почувствовали вдруг какую-то близость, словно в прошлом между ними не было ничего, кроме любви и согласия.

Раде взглянул на солнце.

— Ухожу, Маша!

— До свидания, Раде! — простилась с ним женщина и добавила: — Напоишь меня еще когда-нибудь, если доведется тут побывать…

— Отчего же!

Раде пошел искать скотину; шагает по высокой траве, и не остается после него следа, словно земли не касается.

Он задумался; ворошатся какие-то воспоминания; Раде хочется их отогнать, но не может: Маша крепко засела в памяти… Он все еще чувствует запах ее волос, и ему кажется, что перед ним русые завитки на затылке, как тогда, когда она нагнулась, чтобы напиться. И вдруг Раде с удивлением подумал: почему же он не обнял ее, когда она была так близко; а стоило бы, он чувствовал себя сильным, как никогда. А к беременной жене при всем желании не подойдешь. Раздумывая, он словно раскаивался, что не воспользовался удобным случаем!