Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - [27]

– Ма не узнает, – говорит Пари.

– Почему бы тебе не поехать с нами? – спрашиваю я у Фаиза, хоть и не хочу платить за его билет.

– Я же сказал вам, это джинн, – говорит Фаиз. – На Фиолетовой ветке вы его не поймаете.

– Да зачем джинну Бахадур с Омвиром? – спрашивает Пари.

– Джинны любят темные места, поэтому они затаскивают детей в пустые пещеры под землей, скалят длинные зубы и делают хрум-хрум-хрум, – говорит Фаиз.

– Это слишком глупо, даже для тебя, – говорит Пари Фаизу и поворачивается ко мне. – Джай, у тебя есть шанс провести настоящее расследование, а ты трусишь и сбегаешь.

– Я не боюсь ничего в этом мире, – говорю я, и это еще одна ложь.

Я боюсь бульдозеров, экзаменов, джиннов, которые, возможно, существуют, и затрещин от Ма.

Омвир

Иногда он забывал, что «Кленовые башни» – это одно из хайфай-зданий, потому что внутренности у них гнили. Лифты скрипели, стены осыпались хлопьями краски, а грязные подгузники вываливались из мусорных баков в коридорах. Лестница, которой он пользовался, когда руки были нагружены тюками мятой или выглаженной одежды, пахла мертвыми крысами. Сбегая вниз по лестнице в этот раз, Омвир заметил смог, корчащий ему рожи сквозь стеклянные окна. За его темной завесой он не мог понять, жив или мертв мир снаружи.

Охранник у ворот небрежно досмотрел его, чтобы убедиться, что он ничего не украл, – этот ритуал остался с тех времен, когда «Кленовые башни» начали свою жизнь как первое из хайфай-зданий в этом районе, опьяняющее свежей краской и обещанием богатства.

Теперь его жителями стали обиженные молодые люди с офисной работой, на которой, как они, вероятно, думали, им недостаточно платят, и пенсионеры, чьи дети работали за границей и нанимали медсестер из агентств, чтобы те каждую неделю заходили проведать родителей.

Омвир заглядывал в дома к молодым и старым, и, хотя они не были богаты, бедны они тоже не были. Полные или худые, с пальцами, что щелкали от нетерпения или держались за трости, с глазами, мутно-белыми от катаракты или голубыми от контактных линз – большинство из них поспешно прогоняли его, как только он брал их мятую одежду на глажку или возвращал ее еще теплой от угольного утюга его отца. Те несколько раз, когда люди его просили подождать в дверях, они делали это лишь для того, чтобы проверить свои брюки, рубашки и блузки, а также нижнее белье и нательные майки, которые некоторым тоже нужны были выглаженными по причинам, которые, как Омвир надеялся, ему никогда не придется узнать. После этого, удовлетворенные, что на одежде не осталось следов золы или пепла, они позволяли ему уйти.

Его отец волновался, что гладильщики-валлы выходят из моды, как вышли городские телефоны, государственное телевидение «Дурдаршан» и магнитофоны, и велел Омвиру не обращать внимания на их эксцентричность. В своей ветхой палатке, открытой всем ветрам, он пытался тягаться с опрятными прачечными-автоматами, удобно расположенными в торговых центрах с кинотеатрами-ресторанами-магазинами, а также со всякими «Дхоби Гхат» и «Дхоби Хаат»[29], у которых были загадочные сайты в интернете и которые предлагали круглосуточные услуги по стирке и глажке, а еще – красивую упаковку.

Его же отец для сохранности заворачивал выглаженную одежду в чистые, но изношенные покрывала, вроде того, что Омвир сейчас повязал на плечи как плащ. Иногда его отец обещал своим клиентам вешалки и биоразлагаемые пластиковые чехлы, но Омвир знал, что эти обещания невыполнимы. Всегда меланхоличный, по колено в долгах, отец ждал очередной беды с терпением цапли, неподвижно стоящей в мутной воде.

Если он не сбежит, думал Омвир, то тоже проведет жизнь в тени высоток вроде «Кленовых башен». Он чувствовал вес разрушенных отцовских надежд на своих худых десятилетних плечах. Он мог понять, почему сбежал Бахадур, если он и правда сбежал.

Оправляя за спиной свой плащ, Омвир думал о том, что другие считали заикание Бахадура недостатком, над которым необходимо беспощадно насмехаться, признаком грехов, совершенных в прошлых жизнях. Но сам Омвир видел в этом источник силы, почти как два больших пальца на правой руке Ритика Рошана. Он верил, что чувство ритма у этого актера, ловкость, с которой он мог управлять ногами и телом в такт песне – словно у него не было ни позвоночника, ни костей, – рождаются в этом лишнем пальце, который остальные считали уродством. То, что дано Богом, не может быть просто несовершенством: это дар. Омвир хотел верить, что у всего есть причина. Иначе в чем смысл?

Стая бродячих собак пронеслась мимо него и рыча встала под деревом ним у дороги. Он повернул внутрь ладони светящуюся сторону кольца на левом указательном пальце, опасаясь, что мерцание спровоцирует их ярость. В смог взлетели галдящие птицы, оставив за собой след из мертвых листьев, которые, кружась, опускались на землю. Сквозь листву на него пялилась обезьяна, пугая его, и затем быстро исчезла.

Он следил за собаками, пытаясь оценить остроту их зубов против толщины ткани своих джинсов. Мимо проехала машина. Собаки погнались за колесами и, к счастью для него, не вернулись разорвать его на части.