Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - [66]

Шрифт
Интервал

, а Мосс рисовал впечатляющую картину производства цвета нации за счет создания сексуально извращенных и нездоровых аутсайдеров[254].

Воцарившаяся на Западе с девяностых годов XX века «политика признания» (recognition politics) способствовала включению в нацию различных отвергаемых групп. Но она же породила и новые вопросы. Например, концепция «сексуальных национализмов» предполагает широкую интеграцию в нацию гендера и сексуальности: признание прав женщин и ЛГБТ становится обязательной составляющей современной нации. Образ неразвитого, опасно несовременного гомофобного другого видится как новый инструмент культурного колониализма[255]. Результатом культурализации гражданства и политики признания оказывается новая догма о превосходстве тех наций, которые признают гомосексуальность, – так в слегка измененном виде сохраняются и ориентализм, и неартикулируемый расизм[256].

Если гомосексуальность означает белизну[257] (whiteness), она делает это молчаливо. …Она представляет невысказанное и непроизносимое предположение, что в конечном счете именно раса скрепляет нацию, – основное убеждение в дискурсивном поле конца девятнадцатого века, где появилась современная гомосексуальность[258].

Деятельность {родины} отражает эти тенденции современной критики национализма. Со временем перформансы художников все больше резонировали с критикой насильственной составляющей процесса конструирования групп и идентичностей, инкорпорируемых в меняющуюся концепцию нации, будь то женщин, гомосексуалов, белых, черных, классов и тому подобных. Об этом свидетельствует, например, то, как художники адресуются к противопоставлению человека и природы. Игра с антропоцентризмом, дестигматизация «животного» и «природного» как противоположности «человеческого» и «народного» как противоположности «современного» – частые сюжеты в художественно-философской критике разнообразного колониализма. «Человеческое» очерчивается белизной, классовыми, расовыми и гендерными маркерами, а также прогрессом, развитием и другими неотъемлемыми элементами современности, поддерживающей и воссоздающей иерархии. То, что границы неравенств постоянно меняются под воздействием критики, не меняет сути – неравенства остаются и являются неотъемлемой составляющей и наций, и национализма. Поэтому с точки зрения радикальной критики национализма патриотизм и любовь к родине невозможны.

Разыгрывая дихотомию государства и родины под лозунгом «личное – это политическое», перформансы {родины} лишают участников возможности комфортного дистанцирования от государства в деполитизированном пространстве чистой любви к Родине. Более того, они практически не оставляют возможности для автономии и в политизированном пространстве критической любви к Родине. Государство, неизбежно связанное с Родиной, воспроизводит насилие и стигматизацию. Оно – потусторонне-далекое и отчужденное. Эти его качества усиливаются исчезновением родины как предмета любви и появлением пространств, где переживаются другие привязанности.

Художники стирают границы, называя себя активистами. Их высказывания часто звучат на митингах. Они связывают политические события с фундаментальным смыслом патриотизма – любовью к Родине – и подвергают их критическому осмыслению. Появившиеся недавно в России экологические и феминистские активистские или художественные проекты также нацелены на критику колониализма, неравенства, власти и насилия. Критика эта еще усиливается переживанием войны. Неравенство, иерархии, привилегии и насилие представляются как образующие основу современной российской политики, отражаясь в образах страны и государства арт-объектов {родины}. Вместе с тем фокус внимания художников с годами перемешался с критики государства на более широкие темы. Мама-медведица, шатающая скрепы антропоцентризма, или Партия мертвых, требующая дать голос абсолютному большинству, отличаются от первых образов художников, демонстрировавших переживание государственных репрессий. Позднейшие перформансы стремятся к более глубокой теоретизации и одновременно к более широкой интерпретации политических событий или социальных травм. Так, за полтора года участия Партии мертвых в общественных событиях идея радикального посмертного равенства, направленная на критику патриотизма акции «Бессмертный полк», превратилась из преимущественно ироничной в наполненную личными смыслами и политическими сюжетами, выходящими за пределы критики патриотизма. Логический конец этому был положен в октябре 2018 года, когда группа {родина} отметила свою смерть, которая стала идеологически красивым финалом и итогом внутренних на тот момент конфликтов ее участников[259].

По итогам анализа группы {родина} мы видим, что попытка теоретизировать и критиковать патриотизм в художественно-интеллектуальной форме приводит к уничтожению родины, ставшей слишком одиозной. Радикальная и интеллектуальная критика национализма делает любовь к родине невозможной. Однако такой активизм вряд ли может повлиять на широкую публику, состоящую скорее из патриотически настроенных людей.

Глава 4. Левый прогрессивный патриотизм


Рекомендуем почитать
ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы

Бывают редкие моменты, когда в цивилизационном процессе наступает, как говорят немцы, Stunde Null, нулевой час – время, когда история может начаться заново. В XX веке такое время наступало не раз при крушении казавшихся незыблемыми диктатур. Так, возможность начать с чистого листа появилась у Германии в 1945‐м; у стран соцлагеря в 1989‐м и далее – у республик Советского Союза, в том числе у России, в 1990–1991 годах. Однако в разных странах падение репрессивных режимов привело к весьма различным результатам.


К двадцатипятилетию первого съезда партии

Сборник воспоминаний и других документальных материалов, посвященный двадцатипятилетию первого съезда РСДРП. Содержит разнообразную и малоизвестную современному читателю информацию о положении трудящихся и развитии социал-демократического движения в конце XIX века. Сохранена нумерация страниц печатного оригинала. Номер страницы в квадратных скобках ставится в конце страницы. Фотографии в порядок нумерации страниц не включаются, также как и в печатном оригинале. Расположение фотографий с портретами изменено.


Кольцо Анаконды. Япония. Курилы. Хроники

«Кольцо Анаконды» — это не выдумка конспирологов, а стратегия наших заокеанских «партнеров» еще со времен «Холодной войны», которую разрабатывали лучшие на тот момент умы США.Стоит взглянуть на карту Евразии, и тогда даже школьнику становится понятно, что НАТО и их приспешники пытаются замкнуть вокруг России большое кольцо — от Финляндии и Норвегии через Прибалтику, Восточную Европу, Черноморский регион, Кавказ, Среднюю Азию и далее — до Японии, Южной Кореи и Чукотки. /РИА Катюша/.


Кольцо Анаконды. Иран. Хроники

Израиль и США активизируют «петлю Анаконды». Ирану уготована роль звена в этой цепи. Израильские бомбёжки иранских сил в Сирии, события в Армении и история с американскими базами в Казахстане — всё это на фоне начавшегося давления Вашингтона на Тегеран — звенья одной цепи: активизация той самой «петли Анаконды»… Вот теперь и примерьте все эти региональные «новеллы» на безопасность России.


Кольцо Анаконды. Арктика. Севморпуть. Хроники

Вместо Арктики, которая по планам США должна была быть частью кольца военных объектов вокруг России, звеном «кольца Анаконды», Америка получила Арктику, в которой единолично господствует Москва — зону безоговорочного контроля России, на суше, в воздухе и на море.


Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

Успехи консервативного популизма принято связывать с торжеством аффектов над рациональным политическим поведением: ведь только непросвещённый, подверженный иррациональным страхам индивид может сомневаться в том, что современный мир развивается в правильном направлении. Неожиданно пассивный консерватизм умеренности и разумного компромисса отступил перед напором консерватизма протеста и неудовлетворённости существующим. Историк и публицист Илья Будрайтскис рассматривает этот непростой процесс в контексте истории самой консервативной интеллектуальной традиции, отношения консерватизма и революции, а также неолиберального поворота в экономике и переживания настоящего как «моральной катастрофы».


Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Распад Советского Союза стал среди прочего результатом отказа властей от рыночных преобразований. Промедление с реформами в 1980-х обусловило их радикальный характер в ситуации развала экономики уже постсоветской России в 1992 году. В книге Андрея Колесникова исследуется и оценивается интеллектуальная и политическая история российских либеральных реформ 1990-х в переплетении с биографией их главного архитектора Егора Гайдара. Радикальные преобразования стали авторским проектом Гайдара и его команды. Но при этом, как показывает автор, они были неизбежными и безальтернативными.


Возвратный тоталитаризм. Том 2

Почему в России не получилась демократия и обществу не удалось установить контроль над властными элитами? Статьи Л. Гудкова, вошедшие в книгу «Возвратный тоталитаризм», объединены поисками ответа на этот фундаментальный вопрос. Для того, чтобы выявить причины, которые не дают стране освободиться от тоталитарного прошлого, автор рассматривает множество факторов, формирующих массовое сознание. Традиции государственного насилия, массовый аморализм (или – мораль приспособленчества), воспроизводство имперского и милитаристского «исторического сознания», импульсы контрмодернизации – вот неполный список проблем, попадающих в поле зрения Л. Гудкова.


Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Во времена испытаний интеллектуалы, как и все люди, оказываются перед трудным выбором. В XX веке многие из них — кто-то по оппортунистическим и карьеристским соображениям, кто-то вследствие преступных заблуждений — перешли в лагерь фашистов или коммунистов. Соблазнам несвободы противостояли немногие. Было ли в них что-то, чего недоставало другим? Делая этот вопрос исходным пунктом своего исследования, Ральф Дарендорф создает портрет целого поколения интеллектуалов. На страницах его книги появляются Карл Поппер, Исайя Берлин, Р. Арон и Н. Боббио, Х. Арендт, Т. В. Адорно и Д. Оруэлл, а также далеко не похожие на них М. Хайдеггер, Э. Юнгер, Ж.-П. Сартр, М. Шпербер, А. Кёстлер и другие.


Возвратный тоталитаризм. Том 1

Почему в России не получилась демократия и обществу не удалось установить контроль над властными элитами? Статьи Л. Гудкова, вошедшие в книгу «Возвратный тоталитаризм», объединены поисками ответа на этот фундаментальный вопрос. Для того, чтобы выявить причины, которые не дают стране освободиться от тоталитарного прошлого, автор рассматривает множество факторов, формирующих массовое сознание. Традиции государственного насилия, массовый аморализм (или – мораль приспособленчества), воспроизводство имперского и милитаристского «исторического сознания», импульсы контрмодернизации – вот неполный список проблем, попадающих в поле зрения Л.