Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - [41]

В Астрахани ксенофобия также в основном отсутствует (у 70% респондентов), опять-таки при наличии в лексике неполиткорректных терминов. Люди, рассказывая о том, как дружно живут с людьми разных национальностей (каких в Астрахани немало), обычно иллюстрируют такой рассказ примерами из собственной жизни. Во всяком случае, различные национальности в городе настолько перемешаны, что в повседневной жизни все постоянно взаимодействуют со всеми. Примечательно, что в Астрахани большая часть респондентов (29%) иммиграцию осуждает, однако не по моральным или культурным, а по экономическим причинам. Респонденты с такой позицией не боятся мигрантов и не ощущают своего над ними превосходства, а требуют экономических преференций для себя: квот на рабочие места для астраханцев, приоритета социальным льготам для «своих» бедных, которым следует помогать в первую очередь. Беженцы с Украины упоминались особенно часто, обычно в контексте мнения о том, что если они и правда нуждаются, то помогать им нужно, но не в ущерб местным бедным. Поскольку это распространенная в городе позиция, приведем несколько показательных цитат:

Я сама была свидетелем, когда находилась в миграционной службе. Стоит. У него цепь – три пальца, больше, чем моя. За пособием пришел. Ему предлагают работу, а он – «зачем мне работа, у меня 800 рублей в день, меня устраивает» (Астрахань, пенсионерка, активная у себя в доме, мать ветерана чеченской войны, Ж).

Здесь, видишь, приезжих много сейчас: узбеки, таджики, везде они работают. По дешевке берет, и все. Как говорится, без работы остаемся (Астрахань, рабочий, ремонтирует крыши, средний возраст, вынужден часто уезжать в Москву за работой, М).

Как проводятся тендеры – мы уже говорили: для приезжих [имеется в виду Москва и ближайшие кавказские регионы] – все, для своих – ничего. <…> Мне жалко людей Донбасса, Луганска <…> У меня беженка из Луганска жила 4,5 месяца, Юлька, совершенно бесплатно <…> Я не против людей другой национальности, и среди любой национальности практически у меня есть друзья. Но помогать надо сначала своим (Астрахань, мелкий предприниматель, средний возраст, М).

Здесь раньше русские были директора, русские! Были места дешевые [для торговли]. А сейчас что? Носатые директора. И носатым дорога. А нашим нет дороги, нашим все перекрыли (Астрахань, уличные торговки, средний возраст, Ж).

Из этих слов очень ясно видно, что основная проблема здесь – это не неприязнь к чужим, а конкуренция за экономические ресурсы. Некоторым астраханцам кажется несправедливой помощь, оказываемая приезжим, особенно в условиях общей нехватки рабочих мест и бедности местного населения.

В Москве, в противоположность тому, что говорят опросы общественного мнения, зафиксированный нами уровень ксенофобии низкий, ниже, чем в Санкт-Петербурге. Это может быть связано с тем, что в целом по Москве нарративы респондентов о своей жизни были намного более «приземленными», чем у петербуржцев. В Москве меньше склонны размышлять о добре и зле, а больше – о конкретных материальных или экономических условиях: очень немногие респонденты осуждали мигрантов или приезжих с точки зрения морали или культурной чуждости. Вместо того московских респондентов беспокоят другие, более приземленные реалии. Вот показательное в этом отношении высказывание машиниста метрополитена:

Не чувствую межнациональную рознь, а по имущественному цензу – чувствую. <…> Земля – наша общая планета. Что, много нерусских вокруг? Так меня это не колышет! Вот я в Москву приезжаю, интересно, а кто бы в Москве дороги убирал, если бы не было этих, ну кто там, таджики в основном. Я не знаю. Мне ничего плохого ни один таджик не делал никогда. Пусть себе работают. Есть магазины, которые держат узбеки. На рынках… Они работают, трудяги. Пусть себе работают. Мне ничего.

Картина в Перми в этом отношении больше напоминает питерскую: ксенофобов там сравнительно больше, и основана здешняя ксенофобия скорее на суждениях о морали или культуре. Вот, например, как пенсионерка из рабочего района Перми на празднике Бессмертного цеха возражает мужу, когда тот уточняет для интервьюера, что «русские» для него – «все, кто живет в России». «А я так не считаю, – говорит жена. – Русские – это вот русичи, которые жившие вот здесь, жившие, а не приехавшие. Ведь они, приехавшие, без корней <…> черные <…> пытаются поработить именно пермяков. Получается, что мы на них работаем. Больно, обидно». А вот рассуждения молодого журналиста-фрилансера: «Есть русские за пределами России, а есть россияне, но не русские. Лично для меня как „свои“ воспринимаются скорее первые, чем вторые, и, грубо говоря, между россиянином, давайте к черту политкорректность, Абдул Саламом и русским, проживающим где-нибудь в Макеевке, для меня ближе тот, который из Макеевки, несмотря на то что он отделен от меня государственной границей».

Отдельный случай Татарстана [70]

Республика Татарстан отличается от всех других случаев тем, что здесь межэтнические различия проявлены гораздо сильнее поколенческих, классовых или гендерных. В силу своего статуса национальной республики, созданной еще в СССР, – со всеми нюансами, – регион пестрит активистами, предпринимающими активные действия для развития каждый своей группы. Групп этих в Татарстане множество: татарские и русские этнические националисты, имперцы, православные националисты и другие. Кроме того, этничность и региональная идентификация в нарративах возникали здесь чаще, чем рассуждения об общероссийском патриотизме.