Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - [40]

Вывод о ситуативном, текучем характере ксенофобии подтверждается данными московского этнографического исследования, проводившегося для выяснения проблем межэтнических отношений на локальном уровне. Исследователи предупреждают, что ригидных личностных типов, о которых можно было бы говорить, что они принадлежат ксенофобам или не-ксенофобам, почти не существует. Они отмечают также, что при этнографическом исследовании межэтнических отношений

нужно быть готовым к тому, что те, кто на словах выступает против интеграции, в действительности будут проявлять активность в повседневном общении и взаимодействии с «другими» сообществами (пусть нередко и конфликтном). И наоборот, те, кто любит говорить о своем миролюбии, далеко не всегда готовы к реальному взаимодействию[66].

По итогам полевого исследования двух кварталов Москвы исследователи «не обнаружили хоть сколько-нибудь значительного распространения среди местных жителей непреодолимой враждебности к „другим“, индоктринированной какими-либо ксенофобскими или расистскими теориями»[67]. Так же как и они, мы убеждены, что для преодоления межэтнической напряженности важна не столько пропаганда толерантности или межнационального мира, сколько создание условий и инфраструктуры для интеграции (солидаризации) всех локальных сообществ и облегчения ежедневных взаимодействий между соседями по кварталу.

С учетом того, что мы говорили выше относительно патриотизма, можно предположить, что процесс обживания собственной среды и восстановления социальных связей[68], который мы наблюдали по крайней мере в случае сторонников социально-критического патриотизма[69], а также процесс усиления национального чувства не могут не способствовать большей открытости по отношению к мигрантам, приезжим и иным национальностям.

Что касается связи между ксенофобией и патриотизмом, то она почти отсутствует. И ксенофобы (по моральным причинам), и не-ксенофобы («прагматические не-ксенофобы» и «за дружбу народов») более склонны к государственному патриотизму, чем в среднем по выборке. Это, скорее, аргумент в пользу того, что кремлевский патриотический проект идеологически нейтрален, причем настолько, что легко совместим как с ксенофобией, так и с ее отсутствием. Два других типа отношений («русские – все национальности» и «за русских») не связаны с типами патриотизма. «Космополиты» отличаются тем, что более склоны к не-патриотизму, чем в среднем по выборке. Больше всего выделяются те, кто осуждает миграцию по экономическим причинам (что, повторим, далеко не всегда проявляется в фобии по отношению к мигрантам). Все респонденты в этой группе придерживаются негосударственной версии патриотизма, а кроме того, он у всех носит социально-критический характер. Прослеживается и другая связь: среди тех, кто выражает моральную или интеллектуальную критику общества, четко доминирует позиция «дружба народов» – самая абстрактная (идеалистическая), отражающая стереотипы «нормативного» для постсоветской России мировоззрения.

Региональные отличия

Наименьшие уровни ксенофобии зафиксированы на Алтае и в Астрахани. За одним-единственным исключением (респондент – ярко выраженный этнический русский националист) на Алтае все респонденты демонстрируют отсутствие ксенофобии (что, повторимся, не исключает использования неполиткорректной лексики). Отсутствие ксенофобии во всех случаях основано на реальном опыте взаимодействия с мигрантами, приезжими или людьми других национальностей. Часто респонденты даже не понимают, в чем можно увидеть проблему: «а какая может быть проблема из-за мигрантов, я не понимаю?» Нередки проявления сочувствия («они же не от хорошей жизни приезжают»). Иногда респонденты даже больше ценят мигрантов, чем местных: те добросовестнее работают, их продукты качественнее. Иногда мигранты считаются уже «своими»: несколько респондентов в селе говорили о «наших таджиках». Респонденты нерусской национальности, в том числе мигранты, отрицают наличие неприязни по отношению к приезжим. Так, по словам одного из респондентов, армянина (правда, живущего в России уже много лет), «в Сибири никакого расизма нет, наоборот». Иногда респонденты отдают предпочтение мигрантам при сравнении их с экономическим или политическим руководством, которое «на месте [в городе, в селе] не живет, а только грабит местное население». Лишь в двух случаях респонденты отметили как проблему, что некоторые мигранты «стали в хиджабе ходить». Это, по мнению осуждающих, нехорошо, поскольку «они должны соблюдать наши традиции». Подавляющее большинство, однако, отрицает наличие расизма и ксенофобии и у себя лично, и вообще в их местах. Межнациональная рознь, как отметил один из респондентов, «раздувается сверху». Добавим еще, что место ксенофобии на Алтае, так же как и в Астрахани, занимает достаточно развитая «москвофобия» – не по этническим или культурным признакам, а потому, что москвичи «богаты». Они колонизируют регион (скупают земли и лес); приезжают отдыхать, когда местное население не может себе этого позволить; они высокомерные, больше зарабатывают, да и вообще они не патриоты («Москвичи чихать хотели на родину»).