Патриарх Пимен. Путь, устремлённый ко Христу - [46]
Другой исследователь игумен Дамаскин (Орловский) так характеризует период 70-х и первую половину 80-х годов:
«Идеологи Советского государства предполагали, что препятствия, созданные ими для прихода людей в храмы, приведут к уменьшению числа верующих, а вместе с этим и к закрытию православных храмов. Надзор за духовенством и верующими — в особенности в провинциальных городах — был достаточно суров и в 70-80-х гг., нужно было обладать значительным мужеством, чтобы исповедовать веру в условиях преследований, чаще всего выражавшихся в ограничении служебной деятельности; судебные преследования, практиковавшиеся в предыдущий период, стали единичными. Самым характерным в то время во взаимоотношениях РПЦ и государства была попытка с помощью Совета по делам религий и КГБ удержать контроль над всеми сколько-нибудь заметными явлениями в жизни РПЦ и ее деятелями, но у власти не было достаточных сил, чтобы уничтожить церковную организацию»[177].
Впрочем, такой задачи власть в то время уже не ставила. Да и дух времени был иной. Под его воздействием произошла метаморфоза самой власти — в сторону к относительной либерализации и принятию так называемых общечеловеческих ценностей, под которыми естественно подразумевать ценности религиозно-нравственные.
В 1975 году Президиум Верховного Совета СССР внес своим указом законодательные изменения в постановление ВЦИК и СНК РСФСР 1929 года «О религиозных объединениях». Отменялась формулировка «религиозные объединения и группы верующих не пользуются правом юридического лица». Вместо этого говорилось о том, что «религиозные общества имеют право приобретения церковной утвари, предметов религиозного культа, транспортных средств, аренды, строительства и покупки строений для своих нужд в установленном законом порядке»[178]. Таким образом, повторялась формулировка постановления Совнаркома от 22 августа 1945 года (оставшегося неизданным). Однако новые дополнения сужали круг дозволенной законом церковной деятельности:
«Религиозные общества имеют право производить складчины и собирать добровольные пожертвования только на цели, связанные с содержанием молитвенного здания, культового имущества, наймом служителей культа и содержания исполнительных органов; религиозные шествия, совершение религиозных обрядов и церемоний под открытым небом, а также в квартирах и домах верующих допускаются с особого каждый раз разрешения исполнительного комитета районного, городского Совета депутатов трудящихся»[179].
Принятая в 1977 году и широко разрекламированная новая («Брежневская») Конституция СССР по существу ничего нового в советское, сугубо дискриминационное законодательство относительно прав верующих, не вносила; ее 52-я статья гласила: «Гражданам СССР гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, отправлять религиозные культы или вести атеистическую пропаганду»[180]. Таким образом, богослужение, как и раньше, уравнивалось с атеистической пропагандой.
С бесправным положением Церкви не могла смириться христианская совесть. В те годы в обществе циркулировало немало писем с протестами против такого положения; как правило, они были адресованы в соответствующие государственные инстанции и широко транслировались зарубежными радиостанциями, в особенности религиозными программами «Голоса Америки», «Би-би-си», «Немецкой волны», «Свободы».
Особый резонанс вызвало весной 1972 года открытое «Великопостное письмо» Александра Солженицына Патриарху Пимену. Оно было реакцией на патриаршее Рождественское послание 1971/1972 гг., в котором содержался призыв к эмигрантской пастве воспитывать своих детей в духе любви к Родине и к Православной Церкви. В своем нелицеприятном, мужественном и глубоко выстраданном, исполненном правдолюбия письме, написанном на Крестопоклонной седмице, писатель обратился к Предстоятелю Церкви с горькими упреками и обвинениями…
«Святейший Владыко! — писал А. И. Солженицын. — Защемило то место, где Вы сказали наконец о детях — может быть, в первый раз за полвека с такой высоты: чтобы наряду с любовью к Отчизне родители прививали бы своим детям любовь к Церкви (очевидно, и к вере самой?) и ту любовь укрепляли бы собственным добрым примером. Я услышал это — и поднялось передо мной мое раннее детство, проведенное во многих церковных службах, и то необычайное по свежести и чистоте изначальное впечатление, которого потом не могли стереть никакие жернова и никакие умственные теории. Но — что это? Почему этот честный призыв обращен только к русским эмигрантам? Почему только тех детей Вы зовете воспитывать в христианской вере, почему только дальнюю паству Вы остерегаете «распознавать клевету и ложь и укрепляться в правде и истине»? А нам — распознавать? А нашим детям — прививать любовь к Церкви или не прививать? Да, повелел Христос идти разыскивать даже сотую потерянную овцу, но все же — когда девяносто девять на месте. А когда и девяноста девяти подручных нет — не о них ли должна быть забота первая? Почему, придя в церковь крестить сына, я должен предъявить паспорт? Для каких канонических надобностей нуждается Московская Патриархия в регистрации крестящихся душ?»
