Пат и Пилаган - [6]
На исходе дня остановились на ночевку; собак каюр освободил от ремней, дал им юколы. Из ветвей ели соорудил нечто вроде насеста и забросил туда все пропитание. Натаскал сухостоя, веток, нарубил маленечко дров и разжег костер. Зарядил ружье и поставил на предохранитель. К этому моменту стая и догнала. Но близко подходить опасалась: огонь их отпугивал.
В какие-то полчаса свет померк и наступила зыбкая таежная ночь, вой уже слышался со всех сторон, упрямый, тоскливый вой, но и он почему-то вскоре затих. Каюр Урзюк успокоился, уморенный длинной дорогой, и подумал: «Авось нелегкая пронесет, авось стая другую добычу учует», — разложил свой спальный мешок, залез в него, а ружье и топорик рядом присоседил и прикорнул.
Собаки не спали; они сбились в кучу и настороженно поглядывали, нюх им подсказывал неясную угрозу, и, подбадривая себя, они негромко тявкали и огрызались; если бы перевести их разговор на слова, то он звучал примерно бы так: «Пусть только сунутся… Мы им зададим жару… Жила слаба… Смелые только в стае… Волк против овец, а против нас и сам овца…» Все ближе к костру сдвигались серые тени, и то один волк выбегал из чащи, то другой и тотчас исчезал. Костер постепенно гас, меркли языки пламени, и кое-где вился лишь горячий и едкий дым.
Дело шло к развязке, и это понимали все, готовясь к отчаянной борьбе не на живот, а на смерть, кроме каюра, который видел свой дом во сне, жену и сынишку, как они сидят за обеденным столом и жена говорит: «Наконец-то ты вернулся, я уж заскучала совсем», — и кроме бывшего волка, который отодвинулся несколько в сторону, занимая самую выгодную позицию между костром и человеком.
Каюр проснулся в своем спальном мешке от ужасного визга, воя и рычания, сообразил, в чем дело, и бросил шипящую головню в самую кучу. Он швырял охваченные огнем ветки одну за другой, но это было так же бесполезно, как водой из ведер заливать пожар в знойный, потрескивающий от сухости день.
На каждую собаку насели три-четыре волка. Снег потемнел от крови. Пушистый Хвост уже не мог двигаться: ему перегрызли задние лапы, тем не менее он с прежней ожесточенностью продолжал обороняться.
Каюр поднес к лицу ружье, и когда в отблесках огня на линии прицела появилась волчья морда, выстрелил. Волк перевернулся и затих. Таким же образом он застрелил еще двух, но как ни странно, это не испугало стаю. По-видимому, схватка достигла того накала, экстаза что ли, когда дерущимися движет одна неутолимая жажда победы. Урзюк увидел, как в клубке тел исчез Пушистый Хвост, и спустя минуту передовик лежал мертвый с красной раной на горле. Собак оставалось все меньше; каюр схватил в одну руку палку, в другую топор и бросился в самую гущу. Волчьи клыки вонзились в его ногу, но он не почувствовал боли, колошматя палкой налево и направо.
Волки, взвизгивая, уклонялись от ударов. Каюр поднял горящее бревно и бросил в них. И вдруг стало тихо, пусто, волки точно растаяли в тайге, а на площадке валялось несколько рыбьих костей, и среди мертвых тел, облизывая раны и поскуливая, топтались всего две собаки из упряжки: Буян и Хмель.
И тут-то каюр заметил Атака, который, оказывается, все время стоял в небольшом отдалении, не вмешиваясь в свалку, и теперь, как ни в чем не бывало, подошел к костру, брезгливо понюхал остатки припасов и хладнокровно посмотрел в глаза человеку.
«Тьфу!» — Каюр сплюнул в сторону от негодования и махнул на пса рукой, потому что он так устал и ослаб, что не в силах был запустить в отщепенца даже палку. Еще раз: «Тьфу!» Атак не двигался и никак не отвечал, продолжая смотреть настойчиво человеку в глаза, без попыток к самооправданию или извинению, словно бы считал себя ни в чем не виноватым.
«Эх, старею, видно, — подумал каюр, — хотя, с другой стороны, беситься вроде уже бесполезно, что было, то было, разберемся мы после». И в этом была доля трезвой истины — все зависит от того, с какой точки зрения взглянуть на дело, недаром добро и зло в разные времена меняются местами — хотя уцелевший, изрядно помятый в бою Хмель придерживался иного мнения, и, когда заметил Атака, здорового и довольного, он осторожно подкрался к нему и что есть силы цапнул его за плечо.
И снова пилаган приблизился к Урзюку, потерся об его ногу и уставился ему в лицо, и, по-видимому, в чем-то своем неопровержимом хотел он убедить каюра, чтобы человек понял его, и простил, и не думал бы, что Атак презренный трус.
«Тьфу!» — еще раз сплюнул каюр и бросил палку в Атака, тот успел отвернуться, но так же упрямо глядел на человека, глядел с усилием, чуть ли не с тоской, пытаясь преодолеть рубеж немоты, чтобы передать свою «истину», поделиться своей «правдой жизни», о которой ведь никто не догадывался; и от чрезмерного напряжения у него заклокотало что-то в горле и вырвался не то лай, не то вой — нечто смешанное.
«Аух, аух! — кричал пилаган каюру. — Аух, аухр!» И это было так же уморительно и нелепо, как если смеется или объясняется в любви глухой, снижая не там, где нужно, голос или же повышая его, когда необходимо шептать, и каюр замахал на него руками:
— Замолчи, Атак, замолчи, псина, не могу я понять, хоть убей, о чем ты воешь.
Прикючения ребят, отправихшийся в горную тайгу на розыски озера Каракол, обладающего чудеснами целебными свойствами.
Это дневник Жоржи Гаккета. Мальчика, который:устроил, как мог, семейную жизнь своих трех сестер;из-под стола кусал пастора за ногу под щипцами для сахара;угнал поезд;кричал старому, больному, богатому и глухому дядюшке в слуховую трубку все, что говорят о нем в доме;улетел на воздушном шаре одного профессора,и совершил еще множество подвигов.Только одному Жоржи семейство Гаккетов может сказать спасибо за правду, одну только правду и ничего, кроме правды, благодаря чему тайное с роковой неизбежностью сделалось явным, враг трусливо бежит с поля — и все потому, что Жоржи денно и нощно старается быть хорошим мальчиком!
Юные геологи нашли в Зауралье диковинный камень. В естественном состоянии он мало чем примечателен, и его нелегко подчас отличить от других сородичей. Однако стоит его отшлифовать, и камень заиграет нежной зеленой окраской с голубоватыми оттенками. Это нефрит. Ему издавна приписывались многие волшебные свойства, а восточные народы считали его священным камнем.В повести «Чудо-камень» и рассказывается о приключениях юных геологов, открывших месторождение нефрита.Это повесть о романтике поиска, о силе дружбы, возвышающей человека, о возмужании характера и воли, об учителе, умеющем разжечь в детской душе искру любви ко всему доброму и высокому.
Пьеса о том, как школьники борбтся с браконьерами. Говорящие звери, растроящиеся браконьеры, взрывы в пещере — в общем, редкостный бред.
Два товарища — Костя и Слава — беззаботно и весело живут в небольшом черноморском городе. Они любят смех, шутки, затейливые ребячьи игры, но больше всего на свете они любят море и мечтают стать капитанами.Приходит война, и город захватывают фашисты. Для товарищей наступает тревожная, полная боевых опасностей жизнь. Они помогают раненым морякам и партизанам, ходят в разведку. Суровое время делает их сильными и мужественными.С боем прорываются моряки в Севастополь — и с ними Костя и Слава. Сбывается заветная мечта друзей: они становятся моряками и освобождают родной город от фашистских полчищ.
Вайолет и Клаус со страшной скоростью катятся без тормозов вниз по склону с высокой горы в фургоне уродов. Солнышко в когтях Графа Олафа, который увозит ее в это время в противоположную сторону, а именно на самую вершину Коварной горы.Даже если Вайолет и Клаусу удастся спастись от почти неминуемой гибели в бездонной пропасти, то как они уберегутся от множества очень злобных снежных комаров, которым нравится жалить людей без всякого повода?Даже если Солнышко не сбросят с обрыва гнусные приспешники Графа Олафа, легко ли совсем маленькой девочке вести хозяйство, готовить еду без огня и при этом постоянно терпеть унижения?А самое главное — найдут ли дети Главный перекресток Ветров и штаб Г.