Пастораль сорок третьего года - [36]

— Не гуляю я с ним больше. Не выношу его. Теперь у меня другой.

В ответ на вопросительный взгляд матери Мария сказала равнодушно:

— Кеес Пурстампер из аптеки. Он работает у архитектора и как будто неплохо зарабатывает.

Лицо матери побледнело и застыло без всякого выражения, но то, что она бессильно опустила руки, а не уперла их, как обычно, в бедра, показывало, насколько ошеломила ее эта новость.

— С Пурстампером? С этим нацистом? Нечего сказать, приятный сюрприз для твоего отца.

— Он тоже против немцев, — упрямо сказала Мария.

— Сперва месяц миловалась с одним, бегала с ним каждый вечер в овсы. Ты что, думала, я ничего не знаю? И этот парень корчит в кухне за столом такие рожи, будто платит нам за жратву не меньше ста гульденов в месяц, а теперь, изволите ли видеть, другой! Постыдилась бы. Ведешь себя, как шлюха!

Мария презрительно пожала плечами, но ее колотил озноб. Родители — по всему видно — станут на сторону Яна, но боялась она не их, а его. Она бросилась к выходу, чтобы улизнуть на весь день из дому. Мать ей вслед осыпала руганью и голландских и немецких фашистов, а заодно бранила священника, навязавшего ей нелегальных; Мария старалась пропускать все это мимо ушей, нечего матери поднимать такой шум, будто она сама беременна, ей-то что до этого! Обернувшись, она напоследок крикнула: «Плевать я хочу на все!» — и, сделав большой крюк, забежала на кухню за туфлями, которые рано утром почистил ей Геерт за то, что в полдень она вместо него подоит коров.

Крестьянка не утерпела и рассказала мужу еще до службы, и в церкви у нее было с ним немало хлопот, хотя он и не совсем ей поверил. Всю проповедь он проспорил с женой и в конце концов пришел к выводу, что Мария просто вбила себе в голову какую-то ересь, что часто бывает у беременных женщин. Спутаться с Нурстампером — да она что, рехнулась? Когда родители вернулись домой, Марии нигде не было видно. Поговорив с женой, фермер решил посоветоваться с пастором, тогда будет ясно, на каком они свете. Конечно, ее бы надо послать к доктору, но если взвесить все, что случилось, то это, скорее, вопрос духовный и, следовательно, разобраться в нем должен священник.

Пастор, назначенный в их приход всего полгода назад, молодой человек, сидевший в тюрьме, был окружен ореолом как пострадавший за правое дело. Как-то вечером — он служил тогда в другом приходе, — когда пастор собирался сунуть ключ в замочную скважину входной двери, он увидел неподалеку от своего дома немецкого солдата с девицей; последняя, как потом выразился в деревенской пивной один остряк, «держала штык в своей руке».

Каким образом священник разглядел в темноте обмен приветствиями, который совершался не по военному уставу, осталось неясным, но достоверно то, что он справедливо вознегодовал и обозвал солдата свиньей. Девица была заодно с солдатом, и пастора ночью вытащили из постели и уволокли на допрос, а потом дали месяц тюрьмы «за оскорбление германского вермахта».

Окружающие считали, что дело не зашло бы так далеко, если б он сперва адвокату, а затем судье описал увиденную им сцену более конкретно. Ведь мог же он, человек образованный, выразиться, не повторяя слова деревенского шутника, в его распоряжении имелись, в конце концов, анатомические латинские термины, чтобы описать случившееся; ну а в разговоре с глазу на глаз со своим адвокатом пусть не постеснялся бы в выражениях. У судьи сложилось впечатление, что священнослужитель оказался свидетелем любовного свидания с пылкими поцелуями, а это с юридической точки зрения не давало повода назвать воина германского вермахта свиньей, хотя вообще-то он ею был.

Отбыв срок заключения, пастор в интимном кругу дал более подобающие свидетельские показания.

К нему-то и обратился Бовенкамп и сбивчиво поведал ему о неверном шаге своей дочки, который грозит стать неверным вдвойне; выслушав его, пастор сказал, что действительно у беременных женщин нередко наблюдаются отклонения от нормальной психики, и дал свое толкование. Мария, утверждал он, была девушкой сверхчувствительной и все эти два месяца беспокоилась о судьбе Яна ин'т Фелдта, в которого была влюблена. Узнав, что должна стать матерью, она, конечно, почувствовала себя виноватой, и тогда — пойди разгадай секреты женского сердца — вбила себе в голову, что не Ян отец ее ребенка, а один из врагов и преследователей Яна — энседовец. Вполне возможно, что до Яна она встречалась с Кеесом Пурстампером и это усугубило в ней чувство вины. Священник порекомендовал Бовенкампу следующую линию поведения: прежде всего надо спросить Яна ин'т Фелдта, были ли между ним и девушкой интимные отношения. Если да, то он и есть отец ребенка и незачем искать другого. Если же нет, то надо послать Марию к врачу на осмотр, и тот в случае необходимости покажет ее специалисту по нервным болезням.

Придя домой, Бовенкамп немедленно занялся Яном. Тот не стал распространяться, но не отрицал, что был близок с Марией. Будь он разговорчивей, он бы непременно сказал фермеру, что дело нечисто: 16 июня Мария заявила ему, что у нее нет настроения, а 10 июля прибежала сказать матери, что ждет ребенка, а в этот промежуток у них с Марией ничего не было. Но Ян ин'т Фелдт без всяких околичностей согласился жениться, после чего на розыски Марии послали в деревню обоих мальчишек.