Пастораль с лебедем - [164]
Никанор ее не слушал: «Навострилась языком чесать, хоть завтра выдвигай в районный женсовет… Но дойдешь ли, Веруня, своим умишком, почему твоя мама схватила веник, чтобы прогнать нечистого духа? И где в доме Кручяну прячется нечистый? Неужто в этом бочонке с полосатой кишкой? Ну и времена — на кого ни глянь, рот до ушей, одни шуточки-прибауточки, как перед потопом…»
Бабка Кица сидела, поджав губы, как баба Яга, — ясное дело, наводила про себя критику. Завтра пойдет по селу звон-перезвон:
— Слыхали про новую моду? Жена Бостана распиналась, будто ее племянник из Африки привез… Две свадьбы вместо одной! Невесту оденут и по-нашему, и по-городскому сразу, а жених в лампочках и с колокольцами. С подкавыкой, поняли? С двух свадеб сдерут двойной куш: растрясите мошну, гости дорогие… Заодно, считайте, и крестины справят. Как почему? Невесту давно на кисленькое тянет да капустку квашеную. А у парня и в голове не было жениться…
Умеет старая лиса себе цену набивать! Чтобы держала язык за зубами, придется пойти к ней домой с утра пораньше, позвать кухарить.
Никанор не мог отвести глаз от проклятого бочонка с торчащей из него полосатой кишкой… Да… вились ниточкой ночные думы Георге и не узнал он ни начала, ни конца этой нити. Бочонок был полный-полнехонький, тяжело перекатывалось в нем питье, и думы Георге тяжелели, сосал он из резинового шланга, как младенец материнскую грудь, как лекарство, чтобы забыться. И добился своего, забылся навеки, напрасно ждать чего-то другого от этого бочонка.
С вином впитывал Кручяну горечь от сердцевины корней, от самой земли, камней и песка, цепенел от зова земных глубин, они спешили заполонить его целиком, наливая тяжестью, прижимая к себе, когда он лежал пьяный в саду. Может, он утешал себя поговоркой о пращуре: «Водэ хочет, а Хынку нет»? Так это курам на смех — что Водэ, что Хынку — сорока на плетне времени! Даже их вражда потонула в мутной реке лет и столетий, что же останется от страстей и копий, переломанных в распрях Хэрбэлэу с Кручяну?..
Недаром земля, войдя в виноградную лозу, нашептывала Георге: «Хорошо тебе, Георгицэ, правда? Обними меня и позабудешь белый свет, который так тебе не мил. Утешения просишь? Получай, Георгицэ, молодец, и вот еще глоточек… Потягивай, посмеивайся, и главное, не спеши, не спеши…» Но Кручяну вырывался, вставал, и земля до поры отпускала его, Отпустила и в последний раз, даже выманила на простор, чтобы доконать в овраге.
Из соседней комнаты доносился раздирающий душу голос:
Никанор не выдержал:
— Замолчи ты, жена! — но тотчас успокоился и уже мягко сказал, обращаясь ко всем: — Люди добрые, хватит… Приведите сюда Ирину, а то она рехнется.
Но у бабки Кицы и на этот случай собственное мнение:
— Много ты понимаешь, Никанор. Будь мужчиной, вот что, и запомни: в горе баба с ума сходит, если не плачет. А мужчина — когда ничего не делает. Лучше на-ка отнеси голубцы на улицу, пусть поставят варить. Ой, ей-богу, неделю в боку свербит, колотье замучило…
«Эта старая ворона со своим колотьем всех нас переживет. Под ее охи уже три попа преставились, царство им небесное…» — И Никанор подхватил с пола огромный пузатый чугунок с голубцами и вышел во двор. Черт возьми, крутить капустные листья и ночью напролет набивать ведерные чугунные горшки голубцами, чтобы назавтра те, кто пройдет за гробом до кладбища, напихали все это в свои утробы!.. Говорят, дух усопшего угощается… Как же не взбунтоваться, не дерзить небесам, если так слаб человек, что совесть его может потонуть в утробе… Никанор поймал себя на том, что бормочет под нос словечки племянника.
Плач Ирины звенел в ушах:
«А ты живи и посмеивайся… Разве не подшутил над нами Костэкел со своим завещанием? Эх, брат ты мой Георге, как бы я сейчас закурил… — Никанор похлопал по пустым карманам: где пачка? И спичек нет. — Это наши с тобой свечи, Георгиеш… эти самые сигаретки, да. Костэкел велел: «В зеленом мае зажгите свечи на расцветших деревьях». А Тудор свое талдычит: «Лови минутку, дяденька, все остальное ерунда!» Вот и мозгуй: один — лови мгновение, другой — молись зелени. Может, оба правы, а я последний дурак?»
Бостан пошарил в брюках и в пиджаке — даже бычка не завалялось, проклятье!
«Что мне там пацаны в поле орали? «Да здравствуют ваши ямы, баде Никанор, пока виноград не посадите, пусть не осыплются… Человек рождается для счастья, чтобы летать, как птица, — слыхали такое? И еще: радость — основа и суть жизни, баде Бостан!» Начитались, умники. Георге нашел свое счастье? Он только все надеялся, и нате вам, помер под кустом бузины… Так что, уважаемые звезды, нечего вам мне сказать, торчите себе на своей черной лужайке, а я пока раздобуду курева…»
Когда он вернулся в комнату, Ирина Кручяну была уже здесь; с опухшим от слез лицом она вышла из каса маре, чтобы и другие могли проститься с покойным. Пора было братьям, родичам в разных коленах, кумовьям, соседям и просто добрым знакомым сказать ему последнее «прости». Без конца биться у гроба мужа, оплакивать усопшего, не зная меры, тоже грех, Ирина — грех упрямства и вызова…
В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.
В повести Василе Василаке «На исходе четвертого дня» соединяются противоположные события человеческой жизни – приготовления к похоронам и свадебный сговор. Трагическое и драматическое неожиданно превращается в смешное и комическое, серьезность тона подрывается иронией, правда уступает место гипотезе, предположению, приблизительной оценке поступков. Создается впечатление, что на похоронах разыгрывается карнавал, что в конце концов автор снимает одну за другой все маски с мертвеца. Есть что-то цирковое в атмосфер «повести, герои надели маски, смеющиеся и одновременно плачущие.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.