Пастораль с лебедем - [163]
Вера, будто назло мужу, продолжала:
— Жених — ни в какую! Ресторан ему подавай, и точка. А я говорю, нет, милый, так не пойдет, я в ресторане сроду досыта не наедалась, там не погуляешь вволю — сиди и дрожи, что вилку не тем концом взял. Я тебе не буржуйка, если уважаешь, пригласи в свой дом. И представьте, как он вывернулся: «Тетушка, знаешь, каких я гостей наприглашаю?» Подумать только, кумушки, хочет иностранцев позвать! Он же моряк, в чужих странах обзавелся дружками. Говорит, привез из Аргентины костюм, который ночью горит: под мышкой электричка, под коленкой электричка, на штанах внизу лампочки-колокольчики! У меня волосы дыбом: «Не вздумай на свадьбу напялить». Он смеется: «А что, у нас с лампочками не расписывают?» — «Лучше, говорю, надень черный костюм, черный, как твои смоляные африканцы, раз нынче такой гость пошел…» А где он возьмет столько кубинцев? Наобещал с красной кожей приятеля и синих, как баклажаны, и зеленоватых, под цвет салатика. Ну, прижал меня: «Сдаюсь, племянничек, согласна на ресторан! Только для тетки припаси желтенького, одноглазого морячка с трубкой. Или японца с утюгом в животе, который делает кирихири и танцует с ножом в зубах…»
— Ой, батюшки! — зацокала языком баба Кица. — Что значит иметь службу, Верочка, выступаешь точь-в-точь по докладу. Да, милая, надо три свадьбы играть — народ богато живет, всего навалом, хоть вагой голубцов делай… То ли дело, когда я выходила, эге, как вспомню, пятьдесят три годка тому…
И пошло и поехало!.. Как она обманом вышла замуж в пятнадцать лет, провела отца с матерью: «спасайте, я в положении», а сама тремя булавками прицепила под юбкой подушечку. Родители перепугались позора, отнесли попу баранчика, тот прибавил годик дщери неразумной, благословил… Да, Кица своего не упустит, всех в селе без исключения встречает на этом свете и на тот провожает.
А в каса маре закатывалась в причитаниях Ирина:
Все притворились, будто не слышат, а может, и вправду не слышали… Но Никанор не мог, не хотел притворяться — от жалобного вдовьего плача у него сердце стыло, хотелось протестовать, плакать, молиться, у кого-то просить прощения, а может, кого-то ударить…
«О чем она? «Дом… домик-крошечка, без окон, без ставенок, гвоздями острыми заколоченный!..» Какой дом у бездомного Георге Кручяну? Для него, шалопутного, домом была сельская улица. Свой дом для мужчины — что детское одеяло для спящего, из-под него всегда пятки торчат, — думал Никанор, растревоженный плачем Ирины, он и вообще-то не выносил женских слез, а тут плач вдовы по покойнику… — Мужа в могилу, будто в новый дом, снаряжает… А моей страсть как охота топать по пыли с одноглазым японцем, желтенького ей подавай! Вот и пойми этих женщин…»
Никанор заглянул в соседнюю комнату, где жил Георге последние годы. Врагу не пожелаешь таких палат, точно цыганский табор здесь ночевал: штукатурка обвалилась, стены обшарпанные, закопченные, в жирных пятнах, как в кузнице. А в стене, обращенной к винограднику, зияет дыра, будто ее прошило орудийным снарядом. Через эту дыру выбирался Кручяну среди ночи в сад, проклинал луну со звездами, швырял в небо сухими комьями с грядки.
В комнату без церемоний ввалилась орава Кручяну — дед и дядя с племянником, а с ними жены, чада и домочадцы, так что Никаноровы «видения» поблекли и улетучились, словно мелькнула перед глазами ласточка, чиркнула по воздуху, и нет ее. Зашли, как к себе домой, шумно поздоровались, будто в гости пожаловали, хоть и не положено при покойном желать здравия. Некому теперь их одернуть, как одернул бы Георге: «Дурачье! Прав я оказался, вести себя не умеете, не зря Хэрбэлэу над собой столько лет терпели».
Расселись, старший Кручяну спросил:
— Что, Бостан, как думаешь, будет у нас осень или мимо проскочит? Видал, какая луна? Рог книзу, ведро не удержится, дождей надо ждать…
Никанор пожал плечами: мне-то что за дело? Сам он, глаз не отводя, смотрел на пустой бочонок возле дыры в пробитой стене, из него свисал шланг, тонкий и полосатый, как прирученная змейка…
Иринин плач, казалось, бился в каждом уголке дома:
А на этой половине Вера не умолкала, хоть рот ей затыкай:
— Дорогуши мои, да зачем молодоженам здесь сидеть, если в райцентре дают квартиру! На шута им сдалась наша грязища… Да меня пальчиком помани, клянусь, сегодня же перееду! Хоть уборщицей, зато в городе. Газ — тридцать копеек в месяц, прямо по трубе к тебе на кухню, а у нас пойди принеси солому с поля на горбу да бегай с заявлениями на дрова и уголь. Ну не наплевать тебе после этого на деревню, если в городе теплая вода из крана, сколько хочешь, и в дверь стучатся — молоко принесли из магазина с теплыми булками! Есть ребята будут в столовой, белье носить в прачечную… Живи не хочу! Невеста еще носом крутит, зарплаты ей не хватает. Откуда будет хватать, если через день бегает в парикмахерскую! Ее отец говорит: «Дети, что делать с домом? Цинковой крышей накрыл, чтоб издалека светилась! Дом построил, мебели накупил, а пахнет пылью… Для чего тратился, спрашивается?» Тудор отвечает: «Сдайте колхозу внаем, какому-нибудь учителю. Или выращивайте в нем шелковичных червей для парашютов, табак сушите. Категорически заявляю: на меня не рассчитывайте!» Как вам нравится? Встает вопрос: кому выращивать шелкопряда? Кто будет листья собирать, по деревьям лазить — Дианина мать? У нее пенсия почти в кармане и радикулит в придачу. Или отец бросит овец и пойдет ухаживать за червяками?
В книгу одного из ведущих прозаиков Молдавии вошли повести — «Элегия для Анны-Марии», «На исходе четвертого дня», «Набросок на снегу», «Алба, отчинка моя…» и роман «Сказка про белого бычка и пепельного пуделя». Все эти произведения объединены прежде всего географией: их действие происходит в молдавской деревне. В книге представлен точный облик современного молдавского села.
В повести Василе Василаке «На исходе четвертого дня» соединяются противоположные события человеческой жизни – приготовления к похоронам и свадебный сговор. Трагическое и драматическое неожиданно превращается в смешное и комическое, серьезность тона подрывается иронией, правда уступает место гипотезе, предположению, приблизительной оценке поступков. Создается впечатление, что на похоронах разыгрывается карнавал, что в конце концов автор снимает одну за другой все маски с мертвеца. Есть что-то цирковое в атмосфер «повести, герои надели маски, смеющиеся и одновременно плачущие.
Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.