Пассажиры первого класса на тонущем корабле - [160]
Фёрмен и Орсаг отмечают, что для среднестатистической публичной нефинансовой корпорации США показатель дохода на инвестированный капитал на протяжении полувека с 1965 по 2015 годы оставался на неизменном уровне — около 10% в год. Однако у компаний в 90-м процентиле доходность резко увеличилась — с порядка 20–25% в 1965–1985 годах до 30–35% в XXI веке.[919] Способность определённых компаний сохранять устойчиво высокие нормы прибыли необязательно является признаком наличия у них рентных доходов, хотя подъём монополий и монопсоний определённо создал выгодные возможности для рентоориентированного поведения. Отметим, что данные, которые приводят Фёрмен и Орсаг, не включают финансовые компании, так что в действительности концентрация прибылей ещё более резкая, чем демонстрируют их цифры. Доля компаний сегмента FIRE (финансы, страхование и недвижимость) в прибылях корпораций США увеличилась с 20% в 1969–1983 годах, когда она была ниже, чем в предшествующие два десятилетия, до 30% в 1990 году и 45% к 2001 году.[920] К 1999 году на финансовые компании приходилось более 50% зарубежных прибылей американских корпораций.[921] Но даже в этих данных финансовые прибыли недооцениваются, поскольку в последние десятилетия промышленные корпорации наподобие ОБ генерировали всё большую долю своих прибылей от финансовых видов деятельности. Сдвиг в направлении финансов обладал дополнительной выгодой: он способствовал сглаживанию квартальных прибылей. В качестве примера можно привести нашумевший период роста доходов ОБ на протяжении 51 квартала подряд в 1981–1994 годах под руководством тогдашнего главы этой компании Джека Уэлча.[922]
Исключительное обогащение корпоративной элиты обусловило и перетекание в финансовую сферу мозгов и капитала из обрабатывающего сектора. Благодаря этому корпоративная элита укрепилась за счёт новых людей (в основном мужчин и нескольких женщин), однако сдвиг доходов вверх и в направлении финансовых компаний не способствовал стимулированию общего экономического роста. Стефен Секчетти и Энисс Харруби в своём сравнительном анализе 21 богатейшей страны ОЭСР приходят к выводу, что «рост финансовой системы той или иной страны является препятствием для роста производительности. Иными словами, рост финансового сектора сокращает реальный рост… Кредитные бумы наносят вред тому, что мы обычно считаем механизмами роста — механизмами, которые в большей степени основаны на активности в сфере исследований и разработок».[923]
Секчетти и Харруби отчасти связывают этот эффект с упомянутым уходом в сферу финансов наиболее квалифицированных и способных наёмных работников.
Такое объяснение пагубного воздействия финансиализации на экономический рост в отдельно взятых странах подкрепляется мнением ветеранов Уолл-стрит, которые отмечают, что до 1980 года самые умные выпускники университетов Лиги плюща шли в юридическую сферу или в медицину. Уолл-стрит «в те времена рассматривалась как место, куда ты отправлялся, если не мог устроиться где-то ещё. Люди просто не зарабатывали там всю эту кучу денег».[924] С окончанием холодной войны на Уолл-стрит отправились физики: доктора наук (PhDs) превратились в «людей, которые были "бедны, умны и имели огромное желание обогатиться" (poor, smart and with a deep desire to get rich — PSDs)… Этот тренд принес на Уолл-стрит две вещи: совершенно новый уровень интеллектуального потенциала — обладателей верхних уровней IQ — и новый слой значимых субъектов, у которых не было оснований сомневаться, что рынки точно так же функционируют по формулам, как и системы вооружений, на которые они некогда работали впустую».[925]
Физиков дополнили математики, которые применяют свои способности к написанию трейдинговых программ и алгоритмов, предназначенных для того, чтобы зарабатывать на небольших несоответствиях между рынками, а не к разрешению научных или государственных проблем либо разработке товаров и услуг для реальной экономики, чем занималось предшествующее поколение математиков.
Структурные позиции представителей элит внутри корпораций и их способности задавать новый порядок отношений между компаниями стали первоочередными причинами поляризации доходов на протяжении последних сорока лет. Финансиализация была следствием успехов этих акторов в навязывании организационных трансформаций и получении государственного одобрения на эти новшества, которые создали для них благоприятные возможности для обогащения. Однако, как будет показано далее, финансиализация порождала волатильность в национальных экономиках и к началу XXI века создала такой же масштаб нестабильности, с каким в 1970-х годах столкнулся Никсон. Правда, после 2008 года реакции государства на эту нестабильность не предполагали тех преобразующих воздействий, которые были осуществлены благодаря Новой экономической политике Никсона, и никогда не достигали этих целей.
Вместе с перемещением центра тяжести в пределах отдельных компаний и отраслей и между ними менялась и правительственная политика США в финансовой и торговой сферах. Политические инициативы выдвигались в ответ на экономические кризисы, но эти реакции формировались меняющимися интересами элит. Прежде всего, давление элит на правительство всё больше исходило от действующих в собственных интересах менеджеров и финансистов, которые рассматривали компании и рынки в качестве целей для манипуляций и расчленения. В этом заключалось отличие от предшествующих десятилетий, когда источником этого давления были корпорации, защищённые взаимосвязями директоров, в центре которых находились крупные банки, благодаря своим кредитам имевшие первоочередной интерес в длительном сохранении организационной целостности своих корпоративных клиентов.
