Пассажирка из Кале - [5]

– Леди хочет поговорить с вами.

– И что, позвольте узнать, ее сиятельству от меня нужно? – беззаботно поинтересовался я.

– Она не «ее сиятельство», она просто леди, моя хозяйка, миссис Блэр. – Уточнение и дополнение были произнесены холодным, сдержанным тоном. – Вы идете?

– Не вижу причин, – не слишком любезно отозвался я. – Я что, у нее на побегушках? Если бы с ней случилась беда, серьезная беда, о которой она говорила мне в ресторане, если бы ее совершенно необоснованные страхи вдруг воплотились, я бы с готовностью бросился на помощь к ней, как и к любой женщине, но за такое короткое время ничего подобного случиться не могло.

– А я решила, что вы джентльмен, – последовал презрительный ответ. – Хорош джентльмен! Сидит тут, как пень, когда его зовет леди.

– Леди! – произнес я с таким сарказмом, что ее бесстрастное лицо покраснело, а невозмутимые глаза яростно вспыхнули. А когда я добавил: – Хороша леди! – мне показалось, она хотела меня ударить. Но она всего лишь усмехнулась и прошипела:

– И вы называете себя офицером, полковник? Вы невежа, обычный хам!

– Убирайтесь! – не выдержав, вскричал я. – Уходите. Я не хочу больше слышать ни о вас, ни о вашей хозяйке. Мне известно, кто вы и чем занимались, и вы не те люди, с которыми я хотел бы иметь дело. Я не желаю вас знать.

Она уставилась на меня, приоткрыв рот и выпучив глаза. Лицо ее мертвенно побледнело, и мне показалось, что у нее вот-вот начнется истерика от бессильной злобы.

Но неожиданно сцена изменилась. За ее спиной возникла сама леди, миссис Блэр. Ее высокая фигура возвысилась над горничной, на лице – борьба чувств: гнева, печали, ужаса.

Глава III

– Что это такое? – в большом волнении воскликнула она. – Подождите, Филпоттс, ничего не говорите, оставьте его мне… Ступайте в наше купе немедленно. Вы же знаете, нам нельзя уходить одновременно. Его нельзя оставлять одного, кто-то должен присматривать. Скорее, скорее, я за него волнуюсь. А теперь, сэр, – миссис Блэр обратилась ко мне, когда Филпоттс ушла, – может быть, объясните, почему вы ругаетесь с моей горничной и почему позволяете себе клеветать и бросаться обвинениями в адрес двух беззащитных женщин?

– Вы много услышали? – спросил я, чувствуя себя пристыженно. Моя совесть взыграла еще до того, как я поежился под ее испепеляющим взглядом.

– Достаточно, чтобы потребовать извинений. Как вы смеете? Как смеете вы говорить такие вещи? Что вы себе вообразили, о каких гадостях думаете, я не имею понятия, но вы ничего не знаете. У вас нет ни одной причины меня осуждать.

– Признаю, и давайте прекратим на этом, – взмолился я, ибо не мог заставить себя сказать ей, что она сама себя обличила своими речами и что она сама была главным свидетелем против себя. Это было бы слишком жестоко, воспользоваться нечестно полученным превосходством было бы неблагородно. Кто дал мне право судить ее?

Она пристально посмотрела на меня проницательным взглядом. Мне показалось, что эта женщина заглянула в мои самые потайные мысли и вывернула меня наизнанку.

– Нет, я это так не оставлю. Я настаиваю, чтобы вы рассказали все начистоту. Я должна знать, что у вас на уме.

– А если я откажусь? Решительно и категорически. Если я не соглашусь с вами и отвечу, что мне нечего рассказывать, что тогда?

– Тогда я не поверю вам. Довольно увиливать. Я должна все знать. Я не уйду до тех пор, пока вы не скажете, что думаете обо мне и почему.

Она вошла в маленькое купе и уселась рядом со мной на узком бархатном сиденье, так близко, что складки ее твидовой юбки (пальто она сняла) скользнули по моей ноге. Меня окутал ее сладкий запах (она пользовалась чудными духами, кажется «Violette Ideale»), и моя рука невольно придвинулась к ней на несколько дюймов. Она устремила на меня напряженный прямой взгляд, который в других условиях показался бы мне чарующим, но сейчас лишь вселял тревогу и заставлял смущенно отводить глаза.

Не дождавшись от меня ответа, она с решительной настойчивостью снова взялась за свое:

– Послушайте, полковник Эннсли, сколько еще это будет продолжаться? Я хочу услышать объяснения и услышу их. Почему вы обо мне думаете плохо?

– Почему вы так решили? – Я попытался уклониться от ответа. Не вышло.

– Я не могу ошибаться. Я сама слышала, как вы говорили моей горничной, что не хотите иметь с нами ничего общего, что мы вам не чета. Почему? Чем я отличаюсь от… остального вашего мира, давайте это так назовем?

– Ничем, насколько я вижу. Во всяком случае вы бы вписались в любое, даже в высшее общество.

– И все же я вам «не ровня». Я что, жулик, обманщик, мошенник, побирушка? Или я каким-то образом лишилась своих прав, своего доброго имени, своего положения в обществе, в вашем мире?

Я молчал, угрюмо и упрямо. Она нашла во мне слабину и видела ей только одно объяснение. Она догадалась, что мне что-то известно. Нечто неприятное для нее. Но ей этого было мало. Она намерилась пробить стену моей сдержанности, побороть мою немногословность и выудить из меня признание, хочу я того или нет.

– Вы мне не откажете. Я хочу знать худшее, у меня есть на то причины.

– Зачем вы меня к этому подталкиваете? – Я подобрался, чтобы казаться решительным и непоколебимым. Ее лицо, ее фиалковые глаза исподволь околдовывали меня, лишали сил, и все же я был полон решимости не сдаваться.