Пасхальная тайна. Богословие трех дней - [31]

Это — дальнейшее развитие священного ветхозаветного «предания», в котором действует Бог, ради своей праведности завета «предающий» Израиль: его врагам, в плен и т. д. (Лев 26:25; Втор 1:27), однако Он может предать и народу врагов Израиля во время священной войны (Числ 21:2–3 и др.). См. 1 Цар 24:5а: «Я предам врага твоего в руки твои, и сделаешь с ним, что тебе угодно». Это действие Божье всегда есть судебный акт или акт божественного гнева.[284]«Преданный до такой степени в глубочайшем смысле слова оставлен Богом»;[285] им распоряжается уже не Бог, но враг. В более позднее время в качестве исполнителя могут появляться карающие ангелы (эф. Енох 63:1). Апокрифы, апокалипсисы и раввинистическая литература целиком перенимают эту терминологию,[286] Павел трижды использует ее в начале Послания к Римлянам в этом же самом смысле (1:24, 26, 28). Проблема, почему Бог «предает» и «праведного», «безгрешного», возникает очень рано, ею задаются все больше и больше и пытаются разрешить ее по–разному; центральными становятся мысли об искуплении и заслуге. Наряду с этим три упоминания о «предании» Раба Божьего (Ис 53:6с и d, 12с) остаются изолированными и не используются традицией вплоть до Иисуса, хотя LXX подчеркивает их, в отличие от еврейского текста (который лишь однажды говорит о предании самого себя). Начиная с эпохи Даниила и Маккавеев на передний план все больше и больше выходят мартирологические идеи: самопожертвование праведника (для Бога и народа, обладающее искупительным действием), в том числе и так, что желание Бога предать и желание человека быть преданным совпадают.[287] Предание самого себя — это «абсолютно экзистенциальная вовлеченность»,[288] следствием которой не обязательно является смерть, однако человек идет на такой риск[289] по своему абсолютному служащему послушанию Богу.[290] В позднем иудаизме, ожидающем вознаграждения и наказания после смерти, мужество вплоть до смерти не является финалом, и мудрый может, как бы с точки зрения наблюдателя, рассматривать жребий добрых и злых в земном и потустороннем мире: злые осуждают праведных «на бесчестную смерть, ибо, по словам его, о нем попечение будет», праведники же, «немного пострадав, будут много облагодетельствованы», в то время как безбожники, презирающие их, понесут наказание (Прем 2–3).

Тем самым, драма страстей Иисуса находится в своего рода предзаданных объективных рамках, которые, однако, будучи «событием обетования», исчезают в окончательном и исполняющем событии. В пассивных формах «предания в руки грешников» и т. д. Бог остается действующим лицом, причем со всей неумолимостью и неотвратимостью (δει) судебного акта, в том числе и когда речь более не идет о «гневе» предающего, но о Его «определенном совете и предведении» (Деян 2:23), и, наконец, о Его любви, поскольку Он «Сына своего не пощадил, но предал Его за всех нас» (Рим 8:32). Тем не менее «осуждение» происходит (Рим 8:3). Позднейшие тексты Нового Завета все более и более ясно говорят о предании Иисусом самого себя. Точка перелома становится ощутимой там, где причинное δία в допавловой параллельной формуле: Он «предан за (δία) грехи наши и воскрес для (δία) оправдания нашего» (Рим 4:25) сменяется целевым άντί «ради» (впервые в известном[291] полустихе (Мк 10:45b: «отдать жизнь свою ради искупления многих») или целевым υπέρ (1 Кор 11:24; Лк 22:19 = евхаристически; 1 Петр 2:21; περί Рим 8:3), салсо–предание ясно выражается в Гал 2:20 и многих параллельных местах.[292] В решающем месте Лука заменяет последний paradosis[293] Отцом, крик Сына, оставленного на кресте, последним paradosis Сына, предающего свой дух в руки Отца (Лк 23:46; согласно Пс 31:6; см. Ин 19:30); этому соответствует увещание в 1 Петр 2:23 терпеливо переносить страдания, поскольку Христос «предал себя Судии праведному» (то есть «вручил себя»).

Однако в соответствии с новозаветным[294]Verbum‑Caro и заключающейся в нем сочеловечности наряду с предающим Отцом и предаваемым Сыном на сцену выходит и третий — предающий предатель. Иуда, «один из Двенадцати» — «предающий» (traditor), но через свой поступок он также становится представителем неверующего и неверного Израиля, который отвергает своего Мессию и тем самым предается (на время: Рим 11). Парадоксальное взаимодействие между предающим Богом и предающим, изменяющим грешником балансирует на острие ножа, хотя уже в Ветхом Завете у Бога есть человеческие судебные исполнители, деяние которых не оправдывается, напротив, они должны быть готовы принять за это осуждение. Это взаимодействие может быть истолковано в рефлексии как тайна провидения Божьего (Деян 2:23), как относительное неведение иудеев (Деян 3:17; см. также смягчающее «раскаяние» Иуды у Мф 27:3), но им могут злоупотреблять и полемически (даже политически) для выявления личной или национальной «белой вороны».[295] Эсхатологическая ситуация требует рассматривать это предательство в связи со всеми антибожественными силами (Ин 13:27), стереотипичность[296] евангельских высказываний позволяет всему происходящему пребывать в непоколебимой объективности и тем самым воздает Богу славу. С одной стороны, Иуда вместе с Израилем принимает на себя в рамках мировой истории видимую «роль» отверженности,