Парящие над океаном - [6]

Так весь толчок кинулся к воротам.

Словом это не передать — для того и существуют живописцы, как Крамской, чтобы красками донести то, что уже никто не может рассказать, даже очевидец.

— Дядя Миша, вы тоже были в этот день на толчке?

— Разве б я стал рассказывать с чужих слов? Был. И даже помню, что делал в то время. Это тоже была картинка! Я тогда остановился у патефона — сейчас никто уже не знает, что это такое. Будем говорить, что это плеер, только раз в 20 больше и заводится ручкой… На нем поставили пластинку, старую, еще довоенную, накрутили ручку — пластинка заиграла. Пел Утесов, и как раз ту песню, что больше всех нравилась товарищу Сталину: "С одесского кичмана сбежали два уркана…" И только он ее запел, как подошли двое — в точности с виду, как те, что сбежали с кичмана. Подошли, пригорюнились, стали вздыхать: "Хорошё поёть, душевно поёть…". Я стою — мне интересно. И тут крик, и всех понесло, как наводнением. А любителей музыки как ветром сдуло.

Так вот, "паника" — то тоже всего лишь слово, и что оно стоит по сравнению с одесским толчком в 12 десять в начале того октября? Одно слово я все же скажу. Это было похоже на мясорубку: вы в нее суете куски мяса, крутите, а с другой стороны выходит фарш…

Люди кидали все — и то, что продавали, и то, что купили — и давились в воротах. Жизнь — она дороже тряпок, пропади они пропадом! А воры — те хватали брошенное и перекидывали через забор — шубы, чернобурки, ковры, костюмы, обувь… Что было за забором, кто там подбирал вещи, куда девал, я не видел.

Что вам сказать — Одесса после целый год рассказывала об этом кошмаре, ведь там были и затоптанные, и раненые. А то, что люди потеряли вещи?

— Дядя Миша, а как вы уцелели в этой мясорубке? — спросил я у малорослого и щупленького моего собеседника.

— Я? — ответил он и, глядя на меня, почему-то хитро сощурился. — Я тогда был такой худой, что когда крикнули "Колют!", подумал себе: "Что мне бежать? В меня ни за что не попадут — промахнутся!" И я остался стоять возле патефона. Песня кончилась, пластинка покрутилась впустую, а потом и завод вышел. Вот и все.

ОСЫПАННЫЙ ЗОЛОТЫМ ПЕСКОМ

— Вы таки ответственный человек, — как всегда неожиданно начал дядя Миша.

— Это почему? — осторожно осведомился я.

— Я вам ни разу не предложил рассказать что-нибудь самому, а вы и не пытаетесь. И не обижаетесь за свою молчанку.

— Ну…

— Я вам объясню, почему вы помалкиваете.

— Очень интересно…

— Так вот… — Объясняя свои замысловатые ходы, дядя Миша всякий раз раскладывал передо мной теорему, в конце которой звучало школьное "Что и следовало доказать".

— Слушаю, дядя Миша.

— Вы молчите, потому что я не даю вам сказать ни слова? Вовсе нет! Я тоже всю жизнь слушал. И смотрел. И столько я насмотрел и наслушал, что меня переполнило. Если меня сейчас закрыть, я взорвусь — и будет Везувий в самом разгаре. А парк Кольберта и вообще Нью Йорк — Помпеи. И вы это понимаете и не хотите, чтобы были еще одни Помпеи, и слушаете меня, будто я Папа Римский. Вы себя считаете ответственным за судьбу Нью Йорка и сидите со мной рядом, словно вы опять на работе.

"Что это было?" — могут спросить потом, когда вокруг будут одни обломки. "Это взорвался дядя Миша, которому заткнули фонтан".

— Ка-ха! — кашлянул я, чувствуя себя скорее, как на уроке, чем в парке на скамейке.

— Другое дело, что когда я смотрел и слушал, я выбирал. Плохое в меня тоже попадало, но зачем мне копить холестерол? Я все время промывал сосуды чем-то хорошим. Как коньяк. Почему коньяк? Один опытный врач посоветовал мне ради здоровья принимать коньяк — трижды в день по столовой ложке. Тогда, сказал он, вы проживете жизнь. Так на коньяк у меня не хватало денег, и я нашел ему замену…

Короче говоря, у меня есть для вас картинка, которая промывает мозги даже лучше, чем коньяк. Но может быть, я ошибаюсь. Как вы относитесь к коньяку?

— Положительно.

— Тогда слушайте…

У меня несколько специальностей, и какое-то время я работал электриком. В одном спортивном зале — когда-то там была знаменитая хоральная синагога. Это на Еврейской улице (при советах — Бебеля), угол Ришельевской (при советах — Ленина). В здании сделали ремонт, после ремонта я проверял проводку, пробки, розетки, штепсели… И в то время, когда зал был еще в простое, в нем тренировалась, по договору с завхозом, одна интересная пара…

Валера Вассерман (потом Кузнецов, он суржик[3])… Пока я кроцался в этом спортивном зале, я многое о нем узнал. И чем дальше я узнавал, — хотя иногда меня и било током, — тем было мне интереснее. Бывает такое? Я вам скажу: бывает. Это когда человек без дна.

Как рассказать о человеке без дна, если вы не Лев Толстой и не Достоевский? Нужно просто начать с какого-то события, а на остальное закрыть глаза.

Так вот: Валера проработал два года во всесоюзном цирке (акробатическая пара, он и жена) и вернулся в Одессу. К нему — еще одному прославившемуся на весь Союз одесситу, началось паломничество. Главные паломники были гимнасты и акробаты, которым Валера "ставил номера", чтобы и они прославили Одессу. Вторые были — поэты…

Тут нужно сказать слова, без которых нельзя. Насколько я понял в том спортивном зале за целый почти месяц, стихи в Одессе пишут все. Парикмахеры, банщики, слесаря из домоуправления, бомжи, милиционеры, продавцы из овощных магазинов, дворники… Такова Одесса. Если мир, говорят, стоит на черепахе, то Одесса, вполне возможно, держится на рояле…