Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - [14]

— Мама, не начинай… Я работаю, я пишу.

— Прошел февраль, март, уже половина апреля позади… А ты, по-моему, все еще празднуешь Новый год! Тебя выпрут из газеты!

— За неделю я решу свои проблемы и обещаю, начну жизнь с чистого листа.

— Учти, я прекращаю финансировать все твои пижонские выходки. Все. Я посмотрела твои счета: обе карточки пусты. Ты вчера снял около восьмидесяти тысяч… Спрашивается, зачем?

Илья нахмурился:

— Мама! Мне отчитываться перед тобой, куда я деваю деньги?

— Сынок, не хмурься; меня очень раздражает, что ты такой… нехороший… Мы же договорились, что ты не будешь тратить больше пятнадцати тысяч в неделю.

— Что?

— Твой папаша вообще просил заблокировать твои счета. Чтобы ты полностью зарабатывал деньги сам.

— Успокойся! Я тоже зарабатываю! Мне не надо больше от тебя ни копейки.

Илья швырнул тарелку; та шайбой крутанулась по полированному столу и, немного подумав на крае столешницы, рухнула вниз на пол, разбившись вдребезги о дорогую испанскую плитку.

* * *

У Пистолета, который жил по соседству, дома никого не было. Телефоны, ни домашний, ни сотовый, не отзывались. Агроном сразу взял трубку.

— Заезжай, — сонно зевнул он.

Сели в гостиной. Агроном был в халате, весь помятый, с красными глазами.

— На вот, это от нас… что могли, — он протянул тощую пачку купюр, — двадцать четыре тысячи семьсот евро и двадцать тысяч рублей. Простодушно похлопал глазами. — Конечно, это тебя не спасет.

— Спасет, спасибо, — Илья, нервно потер скулу. — Вот что, Серега, как ты думаешь: что, если отдать побыстрее твою тачку на разборку?

— Ты чё, Илья? — Агроном поперхнулся кофе, который только — только отхлебнул.

— Мне кажется, мой «ниссан» стоит твоей «мазды». Насколько я помню, он нравился тебе. Я отдаю свою машину тебе, а твою быстро продаем, раз уж я и ее разбил. Ты-то не против? Думаю, штук десять за нее дадут: ну, левая сторона всмятку, но рулит, зато вторая целехонькая: ну, шаровые, то, сё… Пожалуй, это выход и для тебя, и для меня.

Агроном оживился и повеселел. Дали шесть с половиной тысяч на разборке, и спорить было бесполезно: могли и вообще ничего не дать. И то повезло, что ребята были с Богатяновки, свои. Отвалили по максимуму.

«Насколько щедра будет Катька? — сверлил один и тот же вопрос. — Почему она не звонит? Звонила мать. Извинялась за то, что давит. За утренний инцидент. Господи, я виноват, а она у меня еще просит прощения! Это же я козел!»

Хотелось бы, чтобы позвонил отец, но он не звонил с февраля, когда узнал, что сын в очередной раз бросил аспирантуру. Связался по скайпу, наговорил кучу гадостей, сказал, когда бить ремнем уже поздно, надо лечить презрением к трутням. С тех пор напрямую они не общались, только через мать. Далась им эта аспирантура! Эта прихоть матери и бабушки выходила для Ильи боком и спорадическими скандалами.

Ближе к вечеру позвонил дед; он долго дышал в трубку, потом заговорщицки сказал:

— Знаешь, иногда проблемы лечатся любовью. Ко мне приходит очаровательная девушка, я с ней занимаюсь сольфеджио. Она будет сегодня в семнадцать сорок пять. Я готовлю ее на конкурс, девочка просто чудо. Может, забежишь к этому времени?

— Ты что, дед, сводничаешь?

— Осел! Ты же не по тем тропинкам ходишь.

— Хорошо, дед, я постараюсь.

«Мне сейчас только лав стори не хватало, — думал Илья, крутя в руках сотовый. — А все — таки дед — это человечище!»

Позвонил Пистолет.

— Ну как ты? Агроном деньги передал?

— Спасибо, пацаны! Извини, кто-то прорывается на другой линии.

Это была старушка Катя.

— Приезжай, — сказала она усталым голосом и отключилась.

В прихожей она обняла его, прижалась.

— Я сняла всё что смогла; тут тридцать пять зелени, больше нету… Ты меня не бросишь?

Она была какая-то потерянная.

«Какая я сволочь! Мог бы я поступить аналогично по отношению к ней? Ведь она даже не спросила, зачем мне столько денег». Илья смотрел на нее, на эти ошлепки губ, на рисованные глаза, на копну старой меди волос, на пальцы, нервно теребящие шелковый поясок халата. Она всё искала его взгляд. Господи, что же ей сказать? Еще вчера ему казалось естественным ободрать ее без сожаления и печали, еще вчера она для него была старой шлюшкой, никчемной и пустой. А тут он почему-то вспомнил, как она читала ему свои стихи, скучливые, дамские… Она не читала их никому, никогда. И там не всё было удачно с рифмой, но стихи были посвящены ему. Он ухмылялся в темноте, а она хлюпала носом. «Дура какая! — думал он тогда. — Это же надо, ведь она и вправду меня любит…» Что-то шевельнуться должно было внутри… должно, но не шевелилось. Он в такие моменты презирал и ее, и себя.

Он прижал ее голову с копной медных волос к своей груди, чтобы не смотреть ей в глаза.

— Верну! Не знаю когда, но… и не…

Она ближе прижалась к нему всем телом.

— Молчи. Только не соври.

— Хорошо.

Дефолт

А что до свершения воли Небес, –

Она не промедлит с расплатой…

Валерий Рыльцев

За разбитую машину Агронома добыли, стало быть, шесть с половиной тысяч, Катя дала тридцать пять, в обменнике он обменял все имеющиеся у него рубли на евро, и, вместе с дружеской помощью пацанов, у него на руках оказалось семьдесят семь тысяч. Не хватало двадцати трех тысяч, чтобы расплатиться с Арсеном. Сумма приличная. Даже неподъемная в нынешней ситуации. Можно, конечно, толкнуть часы в ломбард. Что еще — планшет? Илья вспомнил про фотоаппарат «Кодак», который подарил ему на двадцать лет отец; он специально прилетал тогда из Владивостока. День рождения праздновали у Арсена в кафе, было полно народу. Отец сидел с матерью, они о чем-то говорили и весело смеялись. Илья тогда еще подумал: а вот бы здорово, если бы они опять сошлись!