Парус плаваний и воспоминаний - [39]

О делах и успехах своих городов, колхозов, вулканологических и геологических партий всегда рассказывалось с такой горячностью, с такой страстью, что нельзя было не восхититься, а то и позавидовать этой полноте чувств.

Не очень молодая, но очень энергичная дама, возглавляющая местное планирование, с той же страстностью рассказала и о том, как испугали ее сначала дощатые фанзы с железными жаровнями, оставшиеся от японцев, грязь, безлюдие, ни одного автобуса, ни парикмахерской, ни сада. Сажа и рыбья чешуя.

Ее привлекло сюда прекрасное описание в каком-то литературном журнале изобилующих рыбой дальневосточных морей, и это же чувство романтических надежд помогло ей преодолеть слабость, увлечься делом — и сколько интересного она стала находить на каждом шагу! Сколько дружных усилий людей, казалось бы, чужих друг другу! Вот например, кооперирование сахалинцев с приморскими научно-исследовательскими институтами, которые помогают — и с большим успехом — выращивать здесь картошку, прививать плодовые деревья, не считаясь со временем, с условиями договора — бескорыстно.

— И вы ведь понимаете, — горячо говорила она, — как человеку нужно дерево, как он любит его. Разве может человек жить без дерева?

При этом женщина держала в руках зеленую ветку, не цветок, а ветку. Когда она говорила особенно пылко, ветку осторожно клала на столик. После ее рассказа я осмелился спросить: почему ветка?

— Ветку кто-то обломал. Попробую, нельзя ли ее привить у меня в палисаднике. Приходите, кстати, посмотрите, какие у нас домашние сады.

— Ну, уж и сады, — добродушно усмехнулась другая. — Покажи ветку. Да, пожалуй, привьется, у меня уже был такой случай. А вы, — обратилась она ко мне, продолжая усмехаться, — не беспокойтесь: у нас любую веточку, как ребенка, скорее положат с собою в постель, чем отбросят.

Я вспомнил милого магаданского человека, прослывшего чудаком, Горозеева, разводящего в Магадане розы, мечтающего о ботаническом саде. Эти люди обладают дивным даром — видеть будущую красоту, этому посвящают свою жизнь. Вот какие еще бывают чудаки, вот с какими людьми, да каких характеров, можно встретиться!

Сейчас на десять тысяч населения в районном Холмскесемь больниц, двадцать четыре врача, много школ, достаточно столовых. А ведь приезжали сюда не с веточкой, а со своей ложкой, не все верили тогда, что почти в каждой холмской рыбацкой семье дети будут учиться музыке.

Очень сожалел я, что на сей раз мне не удалось встретиться с сахалинской рыбачкой Сашей Хан. Женщина эта — давняя рыбацкая слава и постоянная рыбацкая совесть — сразу же с редким умом отнеслась к появлению на Сахалине толпы туристов. Старая рыбачка хорошо понимает: неспроста люди идут к рыбакам. Идут за ухой и тишиной, но идут и за истиной. Немолодая веселая женщина с темным от загара лицом, с живыми глазами, ведь она, Александра Степановна Хан, тоже Женщина с зеленой веткой.

Биография рыбака в наши дни — это не глухая, уединенная дремучая жизнь в трудах, бореньях и тишине… Помните: «Жил старик со старухой у самого синего моря… Старик ловил неводом рыбу, старуха пряла свою пряжу». Нет, теперь не так! И бессмертная сказка о золотой рыбке, и трогательный образ беседующего с ней рыбака, и труженики моря Гюго и Куприна, и, наконец, библейски величавый в своем одиночестве, в трудном упорстве старик рыбак Хемингуэя — образы эти не соответствуют тому, что каждый видит теперь и на Сахалине, и на Камчатке, и на Курилах. Теперь золотая рыбка иная, не та, что так честно и щедро хотела заплатить человеку за его великодушие. Дальрыба, Азчеррыба, Запрыба, Облрыбакколхозсоюз — вон какие слова знает сегодня рыбка! Но истинный рыбак по-прежнему любит именно тот час, когда он может беседовать со своей золотой рыбкой с глазу на глаз. И в правлении Облрыбакколхозсоюза невозможно ему жить без моря и без рыбы. Я знавал и таких рыбаков, которым казалось, что и рыба без них скучает, не может быть без него порядка на океанских изобатах, глубинах, по которым идут рыбьи косяки. «Упустишь день — ускользнет вся путина». А океан — кормилец. «Это только па первый взгляд, — считает Саша Хан, Александра Степановна, — океан чужой, не человеческий».

Закон общего дела Саша Хан поняла сразу, еще тогда, когда она только приехала на Сахалин страховым агентом.

Дело в том, что в туманах Охотского моря я уже бывал, бывал на этих серых берегах.

Очень давно, в тридцатых годах, осваивая акватории наших восточных морей из большой океанской семьи, ходили в эти воды первые корабли нарождающегося Тихоокеанского флота. С первыми моряками-тихоокеанцами ходил и я, в то время бравый корреспондент военной газеты. Было очень интересно: новые курсы, новые карты, новые, часто рискованные испытания. Нынешних портов не было, хорошо если был готовый причал, два-три домика на берегу. Деревянный Охотск, деревянный Холмск. Вот уж где были дремучие рыбаки, из поколения в поколение передающие первобытные латаные сети!

Сушь. Голь. Камень. Галька и галька, лишь кое-где цветет картошка. Дует ветер, набегают и убегают приливы и отливы… Но какая была краса, когда тучи рыбы шли на нерест в устье рек. В брачном безумии самцы и самки ничего не чуют, не хотят слышать. Стадо входит в устье — вода в реке подымается. Сверкает. Плещет. Самцы, прикрывая самок, идут поверху, их ждут медведи и запросто вылавливают, отъедают голову, тушку — долой; и мертвая рыба лежит на берегу грудами — мертвая, полумертвая, еле живая — кета или лосось. Если поблизости жилье, ее день за днем лопатами сваливают, сгребают эти «дары» обратно в море. Там же, где успел появиться рыбный завод, громоздятся бочки кетовой икры, горы рыбных паштетов и колбас. В ту пору и иваси, обойдя японские берега, шли к нашим. И трепанг и «всякая моллюска», казалось, предпочитает иметь дело с нами. Пробуя отвести «руку Москвы», японские кавасаки то и дело шныряли и тут и там, обворовывали наших рыбаков, торопясь выбрать чужие сети.