Парус и буря - [100]

Он был удручен слезами Умм Хасан. Но еще больше был зол на Абу Мухаммеда, который наверняка проболтался и дал повод для этих слез. Он так устал от всех сегодняшних волнений. Ему хотелось закрыть глаза, ни о чем не думать, забыться и уснуть. Но как тут уснешь, если рядом плачет женщина? Может быть, все-таки лучше уйти? Нет, бродить ночью по улицам тоже мало удовольствия. Ему надо отдохнуть, набраться сил. «Наверное, возраст уже не тот, чтобы так показывать свой характер», — мрачно пошутил он над собой.

Конечно, Умм Хасан теперь долго не успокоится. А если бы она перестала лить слезы и была, как всегда, внимательной и ласковой, он доказал бы ей сегодня свою любовь, может быть, убедительнейшем когда-либо до этого. Да, за эти годы он действительно привык к уюту и размеренной супружеской жизни. Еще большую потребность он ощущал в любви, которую дала ему Умм Хасан. Но он никогда не предполагал, что настанет день, когда вынужден будет сделать выбор между любовью к морю и любовью к женщине, которую он должен оставить на берегу. Оказывается, сделать такой выбор не так-то просто. Совместить одно с другим почти невозможно, как нельзя быть одновременно и на берегу и в море. От чего-то надо отказаться. Но он не мог пожертвовать ни тем, ни другим. И из этого затруднительного положения он не видел другого выхода, как проявить хотя бы сострадание к любимой женщине, горько плачущей перед неизбежной разлукой.

— Ну чего ты плачешь? — спросил он, склонившись над Умм Хасан.

— Я знаю, что ты уплываешь, разве я тебя удерживаю? Но зачем тебе понадобилось продавать кофейню? Чтобы назад не возвращаться? Чтобы оставить дом? Бросить меня? — сквозь слезы выкрикивала она. — Ну, если решил развязаться со мной, так скажи об этом прямо. Скажи, мол, позабавился с тобой, и хватит. Теперь хочу вернуться к своим прежним портовым кралям!.. Выходит, ты во мне нуждался, пока тебе было трудно. А теперь, когда трудности позади, меня можно и побоку…

Таруси подскочил как ужаленный. Это уж слишком! Она упрекает его, очевидно, за те драгоценности, которые отдала ему. Эти слова были для него как нож в сердце. Он с трудом удержался, чтобы не дать ей пощечину. Он выпрямился и, метнув на нее гневный взгляд, крикнул:

— Да, ты мне больше не нужна! Уходи! Уходи сейчас же и можешь больше не возвращаться!

— Воля твоя… Аллах милостив, он не отвернется от меня в беде… Не то что ты… Все вы мужчины одинаковые. Нет у вас…

— Замолчи! Ни слова больше! Твои драгоценности я тебе завтра же верну.

Только теперь, увидев его искаженное гневом лицо и глаза, полные презрения, она поняла смысл его последних слов.

— Драгоценности? — с испугом переспросила она. — Я же тебе их подарила. Побойся аллаха! Зачем же меня обижать.

Вытерев слезы, она встала и начала быстро укладывать свои вещи. Она больше не всхлипывала. Собрав чемодан, она встала перед ним, опустив голову.

— Прощай! — с трудом выжала она из себя.

Таруси ничего ей не ответил.

— Не хочешь и слова на прощание сказать? Значит, больше никогда не увидимся?

Не сдержав слез, она быстро направилась к двери. Таруси бросился вслед за нею.

— Обожди! — Он схватил ее за плечи. — Это негоже, чтобы женщина уходила среди ночи из дому… Уйти должен мужчина.

Таруси, проклиная все на свете, стал собирать теперь свои вещи, бросая их в одну кучу, он мысленно уже составлял план, как, вернувшись в кофейню, вытолкнет оттуда в шею Абу Мухаммеда, а завтра окончательно развяжется со всем и уедет отсюда навсегда. Пропади оно все пропадом!

Он двинулся к двери, но не успел сделать и шага, как Умм Хасан с плачем кинулась ему на шею и, вдруг обмякнув, прижалась к его груди, затем, еще крепче обвив руками шею, стала тащить его назад. Он делал вид, что сопротивляется, но, когда они очутились посредине комнаты, обессилев, опустился и сел рядом с ней на кушетку. Чтобы успокоиться, он скрутил цигарку. Закурил. Жадно затянувшись несколько раз подряд, он выпустил изо рта густые клубы дыма и, глядя, как они медленно растворялись в воздухе, мысленно выругал себя за то, что уступил, смалодушничал. Надо было все-таки уйти. Как это ни трудно, но нужно было найти в себе силы разрубить все одним махом и уехать. Уехать далеко, где никто не мог бы его найти.

Время будто остановилось. Только негромкое всхлипывание Умм Хасан нарушало воцарившуюся тишину. Она не плакала, а по-прежнему беззвучно всхлипывала, как ребенок, ожидающий полного прощения. Таруси чувствовал, как гнев, который еще недавно переполнял его, вытесняется жалостью и состраданием к этой женщине. И он, не в силах сопротивляться этому все более охватывающему его чувству, осторожно коснулся ее волос. Погладил их, намотал раскрутившийся локон на палец. Потом, взяв за подбородок, поднял ее голову и заглянул в глаза. Все еще влажные от слез, они смотрели на него с любовью, с нежностью, с затаенной надеждой и мольбой: «Не бросай меня! Не оставляй!..» И он взглядом отвечал ей: «Забудь, что я сказал! Это говорил не я, Умм Хасан. Настоящий я — сейчас перед тобой. Вот видишь — я с тобой на суше, а не в море. В твоем доме, а не на своем судне. Прости, что обидел тебя. Я не хотел этого. В этом не моя вина. Тут есть доля и твоей вины, и Абу Мухаммеда. Кто его тянул за язык говорить то, что предназначалось только ему? Ведь я же его просил ничего не говорить тебе! Зачем же он так меня подвел? Заставил выслушать от тебя обидные и несправедливые упреки?»