Партизанской тропой - [5]

Пользуясь замешательством врагов, мы стали отходить. Шагов через пятьдесят наткнулись на мертвую радистку. Она лежала у подножья гнилого пня, крепко сжимая маленькими руками пистолет. Крикуненко склонился над девушкой, взял пистолет, прикрыл ее лицо.

— Прощай, Лена, прощай, — с дрожью в голосе проговорил Крикуненко и зло погрозил фашистам большим узловатым кулаком.

Пули свистели над нашими головами, осыпая нас сбитыми с деревьев ветвями.

— Идем, — снова поторопил я Крикуненко, — иначе попадем в ловушку.

— Нет, — возразил Крикуненко, — идти придется тебе одному. Беги, пока нас не окружили. Я останусь и задержу их.

В совете Крикуненко было много разумного. Кто-то из нас должен был добраться до отряда, доставить радиостанцию, сообщить наконец, в какую страшную беду мы попали. Но я не мог оставить раненого товарища одного. Мы укрылись за деревьями и открыли ожесточенный огонь по преследователям, а когда каратели немного приутихли, поднялись и побежали по лесу. В небольшом овраге зарыли свертки с бесшумными пистолетами. Это оружие давно уже просили с «Большой земли» наши партизаны, и мы старались, чтобы оно не попало в руки оккупантов. Радиостанцию решили нести с собой.

Едва мы покинули овраг, за нами снова раздались выстрелы. Неужели не удастся уйти от карателей? Задерживаемся на мгновение, отстреливаемся и снова отступаем. У нас еще достаточно гранат и патронов, но мы только двое, и один из нас ранен. Крикуненко старается не подавать вида, крепится, но я знаю, что ему тяжело. Рукав пиджака потемнел от крови, лицо побледнело, глаза лихорадочно блестят. Если фашисты не прекратят погони, мы не выдержим. Скорее бы стемнело.

— Скоро сумерки, — как бы угадывая мои мысли, говорит Крикуненко, — тогда они нас не достанут. Немцы ночью боятся, особенно в лесу…

Но мой друг не дожил до ночи. Перед самым вечером каратели обложили нас с двух сторон, прижали огнем к земле и попытались взять в плен. Мы, конечно, и не думали о плене.

Выбрав удобный момент, Крикуненко забросал немцев гранатами, и мы вырвались из ловушки. А вскоре хищная пуля все-таки настигла Крикуненко. Обессиленный, я упал рядом с ним на влажную землю, стал тормошить товарища, но он не откликался. Сердце его навсегда остановилось. Простившись с другом, я поспешил в лесную чащу.

Выстрелы прекратились, начало темнеть, и я решил немного отдохнуть. Все вдруг смолкло в лесу, но тишина эта угнетала меня. Что делают сейчас каратели? Обшаривают тела погибших партизан? Подбирают своих убитых и раненых? Почему они прекратили погоню? В голове мелькнула радостная мысль: немцы не знают, сколько нас было, и думают, что все партизаны убиты в схватке. Если это так, то я спасен. Я жив и, может быть, скоро доберусь до своих. Взваливаю радиостанцию и медленно, кошачьим неслышным шагом иду по лесу.

В эту ночь мне представился случай отомстить фашистам за смерть дорогих товарищей. Отдыхая под деревом, я услышал неясный шум. В десяти-пятнадцати шагах от меня по лесу вилась еле заметная тропинка, которую я пересек совсем недавно. И вот сейчас по этой тропинке кто-то пробирался. Кто? Ясно, это охотятся за мной. Вытаскиваю из кармана гранату. Между деревьев просматриваются черные силуэты: идут каратели, несут раненого. Гулкий взрыв сотрясает лес. Я вскакиваю с земли и бегу от места взрыва.

…Один. Страшно остаться одному, когда тебя на каждом шагу подстерегает опасность. Страшно от того, что можешь погибнуть зря, рискуешь быть схваченным в плен, когда силы покинут тебя и ты не сможешь даже выстрелить во врага. А я оказался именно в таком положении. Вот уже четверо суток питаюсь ягодами и корой деревьев. Мне никак не удается выйти из леса. Оружие и радиостанция надежно спрятаны. Я оставил себе только пистолет с запасом патронов. Несколько раз в сумерки входил в села, делал попытки проникнуть в дома жителей. Но всякий раз, проплутав ночь, снова возвращался в лес ни с чем. Села забиты карателями. Нельзя рисковать. Если схватят и меня, будет совсем плохо.

Какой, однако, странный лес: пустой, безжизненный. Не слышно пения птиц, не видно зверей. Такой пустыни, кажется, я не встречал никогда. Силы иссякают. Но, видно, живуч человек. Пока он дышит и может кое-как передвигаться, он не сдастся. Я лежу под березой, гляжу сквозь ее ветви в голубое бездонное небо. Красивая, могучая береза. Такие я видел у себя на родине, в Восточном Казахстане. Березы… Каким сладким казался в далеком детстве тягучий березовый сок.

«Ведь пища у меня под руками, — подумал я, — сок и ягоды. Неужели я погибну?»

Острым кинжалом подрубаю березовую кору, припадаю к ранке на дереве и ощущаю во рту терпкую живительную влагу. И кажется, нет ничего в мире лучше этого клейкого сока. Чувствую, как возвращаются силы, тревожно стучит, будто чем-то испуганное, сердце. Но это — самообман. И сок, и ягоды создают лишь иллюзию сытости. Я по-прежнему голоден, слаб, измучен до предела. Часто впадаю в забытье, и тогда мне грезятся картины — одна красивее другой. Но минуты счастливого забвенья оборачиваются долгими часами разочарования, тоски и отчаяния. Один… Один в пустом, словно вымершем лесу.