Партизанской тропой Гайдара - [12]

Сидя на земле, за ветхими стенами сарая, где фашистские наблюдатели не могли его видеть, Прудников через своего ординарца Кудряшова и связных отдавал приказания разведчикам, пулеметчикам, минометчикам, взводам связи и артиллерии.

Отсюда, с холма, где стоял сарай, сначала невооруженным глазом, а потом и в бинокль, Гайдару было видно, как бойцы поползли по пшенице, гречихе, головой в песок, лицом по траве, по земле, по сырому торфяному болоту. Они сливаются с землей, их скрывает пшеница.

Не видно ни наших, ни немцев. И только все сильнее и ближе становится грохот. И всякому непосвященному могло бы показаться, что в происходящих событиях никакого осмысленного порядка нет и быть не может.

Но недаром так спокоен комбат. Недаром через равные промежутки времени выглядывает он из-под трухлявого угла сарая, уверенно ожидая чего-то.

Вот справа, в лощине, сложили тяжелые свои ящики минометчики.

А через минуту уже смотрит в небо короткая стальная труба. Словно играя, перекатывается с боку на бок, вниз, с холма, комсомолец Сергиенко. За ним тянется тонкий провод от КП батальона в сторону ушедшей вперед роты. И уже видно, как бойцы, поднявшись в полный рост, врываются на окраину села Андреевичи.

Вероятно, фашистские наблюдатели приметили блеск оптических стекол за углом сарая. Мины рвутся все ближе и ближе. И вдруг показалось, что старый сеновал подпрыгнул и в следующее мгновение обрушился на тех, кто прятался за его дряхлыми стенами.

Гайдар и Прудников прижались к завалинке, и бревна, щепки, осколки пронеслись над головой. Только несколько обломков больно ударили по спинам, по ногам.

Но не успели Гайдар и Прудников стряхнуть с себя солому и труху, как услышали испуганный голос начштаба Шульгина.

— Где комбат?.. Комбата не видели? Он только что был там, за сараем!..

На лице Шульгина тревога. И опасение за жизнь Прудникова мешает ему заметить комизм случившегося с ним самим: осколком той же мины, как бритвой, Шульгину срезало голенище сапога, не задев ногу.

Аркадий Петрович, увидев начштаба, хохочет: он вдруг вспомнил, что в таких вот опорках, без голенищ, ходили в Нижнем Новгороде босяки.

Наконец Шульгин видит комбата, который появляется из огня и дыма живой и невредимый с биноклем на шее и пистолетом в руке. Начальник штаба докладывает, что немцы из Андреевичей выбиты, но комбат понимает это и сам.

— Переходим к обороне, — приказывает он. — Дайте мне связь с артиллерией. Ротам прочно окопаться.

Прудников приглашает Гайдара осмотреть село.

У крайней хаты на земле валяется немец. Он лежит вверх лицом. В правой откинутой руке винтовка. Рядом, на ребре, валяется каска. Тут же подбитый грузовик. Бак его продырявлен, и разносится непривычный запах синтетического бензина.

Входят в дом. Он пуст. Но по всему видно — тут стояли фашисты. На полу — перина и две подушки. На белой наволочке четкий след сапога. Особенно хорошо отпечатался каблук. Новый, несношенный, с ровными дырочками. На чисто выскобленном столе — немытые тарелки. В углу — раскрытый сундук. В нем все перевернуто.

Гайдар постоял, еще раз оглядел разоренный дом и вышел. Прудников приметил в его лице выражение брезгливости и гнева.

Фашисты опомнились только на рассвете. По нашим окопам снова ударили минометы. Комбат снимает трубку, что-то шепчет, и в сторону фашистов бьет наша артиллерия. Тогда вступают и немецкие пушки. Начинается артиллерийско-минометная дуэль.

Внезапно огонь гитлеровцев ослабевает и вовсе прекращается. Будто прислушиваясь, реже бьют и наши пушки. Вот замолчали и они. Наступает пугающая своей непривычностью тишина.

Все понимают: сейчас что-то произойдет.

Аркадий Петрович переводит взгляд с командира на черную полосу немецких окопов, ожидая того мгновения, когда

Прудников, в доли секунды оценив обстановку, отдаст первое свое распоряжение.

Тишину прорезает резкий звук фанфар. Немецкие трубачи слаженно выводят сигнал — торжественный и зловещий.

Под рукой Прудникова гудит телефон. Это майор Гавилевский.

— Что у тебя там? — с тревогой спрашивает майор.

Комбат, сжав в усмешке чуть оттопыренные губы, отвечает:

— Все в порядке, товарищ командир. Начинается музыка. Сейчас и я впишу пулеметами свою гамму.

Над окопами немцев один за другим возникают движущиеся барьеры. Гитлеровцы идут в полный рост. По желтому полю, под звуки фанфар, без единого выстрела движутся фигуры в черных эсэсовских мундирах. Но в черных мундирах под палящим солнцем жарко, и солдаты идут, засучив до локтей рукава, держа прямо перед собой угрожающе немые автоматы.

Бой — не парад и поле — не плац, но эсэсовцы старательно вышагивают вихляющим парадным шагом: шаг левой — носок влево, шаг правой — носок вправо, шаг левой, шаг правой, шаг левой...

И когда вдруг смолкают фанфары, в воздухе тяжело повисает почти ровный ритм марширующих тяжелых сапог.

Прудников, прильнув к биноклю, обводит взглядом первую шеренгу.

Ироническая улыбка не сходит с его губ, и он молча протягивает Аркадию Петровичу свой «цейс».

Шеренги заколыхались перед самыми глазами Гайдара. В перекрестье стекол отчетливо проступили бесшабашно-пьяные от шнапса лица с блудливой ухмылкой трактирных буянов. (Разведчики недавно принесли несколько бутылок немецкого шнапса. На этикетке стояло: «Особого назначения». Срочно послали в лабораторию на экспертизу. Выяснилось: в бутылки подмешаны одурманивающие вещества.)