Партизанская музыка - [5]

— Жаль, что мы тогда не знали этого!

Эта фраза вырвалась у меня невольно. Если бы при этом я улыбнулся, то она легко бы сошла за милую шутку. Но улыбаться мне, честно говоря, не хотелось. Я весь был в том времени и с горечью думал, что мы действительно знали о противнике непростительно мало и за незнание расплачивались жизнями.

Мне было о чем сожалеть. Этот бывший солдат сидел в своем гарнизоне за колючей проволокой, смотрел сквозь бойницу дзота на темный карельский лес, думал о доме и был, конечно же, счастлив, когда наша атака на гарнизон провалилась, так и не начавшись. Они первыми открыли огонь. Он бил из пулемета, или автомата, или винтовки по колеблющимся в свете ракет белым фигурам на опушке леса и сам не знал, сколько пуль нашли желанную для него в тот момент цель.

Мой собеседник, смущенно улыбаясь, переводил взгляд с Олега на меня. Он не понимал, чем вызвана заминка в разговоре, и учтиво ждал.

— Олег, спроси, помнит ли он бой в последние дни марта? Был ли он тогда в Вороньем острове?

— А как же? Конечно, был. Хорошо помнит. Это был очень успешный бой… Прошу простить — для финнов успешный.

— Где находились вы в тот момент, когда взлетела первая осветительная ракета? Еще до начала стрельбы… Где именно?

— Их казарма размещалась в самом центре, рядом со штабом. После полуночи он готовился к выходу на патрулирование по озеру, когда по телефону из дзотов сообщили, что большой отряд партизан вышел на берег и надо ждать нападения.

— Значит, вы знали заранее?

— Да, мы сразу же заняли оборону.

— Кто сообщил это?

— Он не знает. Такому большому отряду трудно выйти на берег незамеченным.

— Скажите, кто–либо из партизан попал к вам в плен в ту ночь?

— Нет, пленных не было. Вернее, был один раненый, но он сам погубил себя.

— Как, каким образом?

— Его взяли на берегу. Он был живой, но без сознания. Погрузили на санитарные нарты, потянули к дороге. Хорошо не обыскали, взяли лишь пистолет. Он очнулся и подорвал себя гранатой. Двое солдат, тянувших его, получили ранения… Как видно, он не был похож на этого смиренного ангела!

Финн кивнул на картину и с улыбкой ждал, как я прореагирую, когда Олег переведет мне его шутку. Мне было не до шуток, но я вежливо улыбнулся.

— Какой он из себя? Командир или рядовой?

— К сожалению, этого он не знает. Сам он не видел партизана. Ему рассказывали.

— Где его подобрали?

— Этого он тоже не знает. Где–то на берегу.

— Он отстреливался, когда ваши подходили к нему?

— Навряд ли, коль был в беспамятстве.

— А пулемета рядом с ним не было?

— Это, простите, трудно вспомнить. Столько лет прошло.

— Но пистолет, вы сказали, у него был?

— Да, пистолет был. Он достался начальнику гарнизона, и тот долго носил его на поясе.

Для меня и это значило многое. Ясно, что в руках финнов оказался не рядовой партизан — рядовым пистолета не полагалось. Даже лично добытое в бою оружие засчитывалось в общие трофеи и подлежало сдаче… Хотя нет, не совсем так! Пулеметчикам и медперсоналу разрешалось иметь личное оружие для самообороны. Но им, как правило, выдавались наганы…

— Ваши офицеры тоже любили щеголять трофейным оружием?

— О, еще как! Это считалось признаком доблести!

— А тот пистолет? Какого он был образца?

Этот вопрос не имел никакого смысла. Финн долго не мог понять, чего я хочу, потом улыбнулся и сожалеюще развел руками. Я и сам точно не помнил, какой пистолет был у Кочерыгина. К тому времени кроме «ТТ» и редких трофейных пистолетов у нас появилось немало американских кольтов. А главное — если бы я и знал, и если бы в свою очередь мой собеседник помнил систему пистолета, и если бы его сведения не совпали с моими, то все равно ничто уже не поколебало бы во мне уверенности, что там был именно он — Леша Кочерыгин. Хватит мне жить с легендой, в которую я и верил, и не верил все эти тридцать лет! Мне хотелось верить, но до конца поверить я так и не смог, ибо родилась легенда как–то прямо на глазах и была уж очень похожа на многие, постоянно возникавшие в партизанской жизни. Ведь за месяц до Кочерыгина почти в сходной ситуации погиб Андрей Полевик, он остался раненным прикрывать отход своей группы, потом взорвал себя гранатой. В последнюю минуту никого рядом с ним не было, но о его гибели в отрядах рассказывалось так, словно кто–то это видел.

Не эта ли схожесть и рождала сомнения?

И теперь подумалось, что схожесть эта не случайна, что Кочерыгин, может быть, и поступил так потому, что слышал легенду о Полевике, и, оказавшись в подобной ситуации, не мыслил для себя иного выхода… Полевик ведь тоже был не первым. В бригадном походе летом 1942 года таких случаев было немало. Раненые партизаны добровольно оставались в прикрытии и как бы уходили в безвестие. Об их судьбах можно было лишь строить предположения. Так рождались легенды.

Теперь одна из них — самая дорогая и близкая для меня — неожиданно стала былью!

V

— Господин редактор тоже был на войне?

— Да.

— И он, как я понял, был партизаном?

— Да.

— И он тоже участвовал в том бою?

Я кивнул.

— Это невероятно! Никто не поверит!

— Да, недаром говорят, что мир тесен.

Мы стояли, улыбались, вглядывались друг в друга, словно два однополчанина, не видевшиеся с далеких военных лет.