Партизанская искра - [28]

В пригласительных билетах требовалось соблюсти правила гостеприимства, но в то же время положение завоевателя обязывало его к покровительственному тону. Только после больших усилий текст приглашения был наконец составлен.

— Фу, — вздохнул он облегченно, — прочитайте-ка, — сказал он машинистке. В билете значилось:

«Господин Федоренко!

Начальник крымского жандармского поста приглашает вас сегодня, 24-го сентября, в семь часов вечера, прибыть с женой и разделить с ним скромный ужин в день его ангела.

Локотенент Траян Анушку»

— Очень хорошо. Напечатайте по этому списку приглашения. А ты, Петре, срочно передашь старосте, пусть разнесет по назначению.

— Слушаюсь, домнуле. Там ждет начальник полиции.

— Пусть войдет.

Вошел измученный Романенко.

— Ну, как с оркестром, Семен?

Семен растерянно развел руками и, запинаясь, проговорил:

— Нету на селе музыкантов, господин локотенент. Кажут, что все на фронте…

— Болван! — выругался Анушку. — Какой ты начальник полиции!

— Виноват, господин локотенент, — промямлил Семен.

— Домнул, свинья.

— Виноват, домнул локотенент, — поправился Романенко.

Он стоял, втянув голову в плечи, и, часто моргая маленькими глазками, что-то мычал, видимо, пытаясь оправдаться.

— Ну, что теперь делать? — раздраженно спросил Анушку.

— Не знаю, господин локотенент, извиняйте, домнул…

— Именно, не знаешь. Ты мне весь вечер испортил, идиот.

— Идиот, домнул локотенент, извиняйте.

Но тут всеведущий Петре решил спасти положение.

— Я предложу вам прекрасный выход, домнуле.

— Ну, ну?

— Здесь, за селом, расположен цыганский табор.

Локотенент поморщился.

— Цыгане?

— Да, домнуле. Это наши румынские цыгане. Прекрасные музыканты и веселый народ.

— Больно уж они грязны.

— Это ничего, домнуле. Мы их дальше передней не пустим.

— Да и воры они отъявленные. Еще стащут что-нибудь.

— А вы заставьте Семёна в наказание все время присматривать за ними.

— Ты мудр, как змий, Петре. Действуй.

В скором времени с музыкой было улажено. В передней шептались оборванные, неумытые и нечесанные цыгане-музыканты. Их было пятеро: два скрипача, два гитариста и один с бубном.

К назначенному часу все приготовления были закончены. В кабинете на столах, расставленных буквой «П» громоздились бутылки с цуйкой, ромом и самогоном, сифоны с зельтерской водой. Между бутылками и посудой музейного происхождения, в разномастных подсвечниках были установлены, по числу лет именинника тридцать четыре свечи.

Ровно в семь часов стали собираться гости.

Явился агроном Николенко, ставший одним из советчиков Анушку, начальник полиции Романенко, староста Фриц Шмальфус, полицай Антон Щербань из села Кумары и еще несколько человек.

Хозяин встречал гостей у порога, кланяясь легким кивком головы, выслушивал поздравления, принимал подарки и тут же, через Петре, отсылал их к себе в комнату. Гости шептались, рассаживаясь вдоль стен, на скамейки.

Не было только учителей. Время шло. Хозяин поминутно глядел на часы. Собравшиеся стали замечать, что именинник волнуется, начинает проявлять раздражение. Это порождало неловкость и растерянность присутствующих.

В восемь часов Анушку отозвал в сторону старосту и тихо, с деланным спокойствием, спросил:

— Фриц, правильно ли поставлено время на пригласительных билетах?

— Точно. Кроме того, я лично предупреждал всех, что ровно в семь, без опозданий.

— Так в чем же дело? Может, у русских опаздывание на званые вечера считается признаком хорошего тона?

Анушку произнес последние слова с нескрываемым раздражением. Это привело всех в замешательство. Хозяин заметил это и, чтобы сгладить неловкость, сделал знак музыкантам. Запели скрипки, задребезжали гитары, застучала по полу нога дирижера, отбивая такты тягучего танго.

Траян Анушку вышел на улицу. Над селом стоял тихий туманный вечер, только глухо изнутри доносились Рыдающие звуки цыганских скрипок да мерный цокот бубна.

Анушку обошел кругом все здание клуба. Всюду по-прежнему было тихо. Ему хотелось, чтобы на этом вечере были учителя. Собственно, из-за них он и затеял всю эту историю с именинами. И вот, получилось, что его приглашением пренебрегли. Конечно, он не допустит, чтобы его дурачили. Им это дорого обойдется, учителям. Он ощутил, как по спине поползли мурашки, неприятные, колючие, это был знакомый ему приступ ярости. Он готов был сейчас на любой поступок, но в его положении именинника и гостеприимного хозяина нельзя было выходить из себя. Нужно срочно придумать что-то такое, что могло бы ослабить напряжение нервов. Он быстро вошел в переднюю, молча ударил по лицу подвернувшегося под руку цыгана-гитариста.

— Фриц! — вызвал он старосту в переднюю. — Через десять минут все приглашенные учителя должны быть здесь. Скажи, что я приказал, иначе… — он поднес пистолет к лицу перепуганного старосты. — Ты меня понял, Фриц?

Было около десяти часов, когда появились «приглашенные» учителя.

Одетые во что попало, они пришли сюда будто не на званый вечер, а по вызову в жандармерию. Тихо входили, угрюмо и не кланяясь, останавливались у порога.

И хозяин встречал гостей не так любезно и радушно, как подобает в таких случаях. От его гостеприимства и внешней галантности не осталось и следа. Он стоял спиной к гостям, отвернувшись к окну. Царило гнетущее молчание. Никто из присутствующих не мог предположить, что будет дальше, но каждый был почти уверен — должно произойти что-то особенно неприятное.