Партизанская искра - [30]

Он чувствует, как хмель проходит, возвращая расстроенную память. И встают картины. Одно за другим мелькают села, люди, точь-в-точь вот с такими же вислыми усами и всегда враждебными глазами. И это лицо, что было сейчас на стене, вдруг приняло какое-то необычайно страшное выражение: брови грозно нахмурились, губы сжались в тонкую, злую змейку. Анушку зажмурился, тряхнул головой, стараясь отогнать навязчивый призрак. Но лицо преследовало его. Наконец оно отделилось от стены и двинулось.

Траян Анушку в ужасе выскочил из-за стола и, выхватив пистолет, выстрелил в надвигающийся призрак.

Через секунду в дверях стоял перепуганный Петре и смотрел, как посреди комнаты его начальник в исступлении топтал ногами стенные часы.

Глава 12 МЫ — КОМСОМОЛЬЦЫ

Сегодня у Парфентия собираются близкие товарищи.

Сгущаются сумерки. В сарае темнеет. В дальнем углу, невидимая, хрустит сеном корова. В ближнем от дверей углу белеют две жердочки — насест, память о курах, съеденных непрошенными гостями.

Дверь сарая прикрыта неплотно, можно просунуть ладонь ребром. Парфентий внутри у двери. Он встречает приходящих.

Из-за угла осторожно вышел Дмитрий Попик. Он зорко огляделся и тихо бросил в щелку:

— Парфень!

Дверь слегка приоткрылась.

— Заходи.

Большой, слегка сутуловатый Дмитрий шагнул в темноту хлева.

— Привет.

— Как вырвался? — спросил Гречаный.

— Не спрашивай! — Митя глубоко и шумно вздохнул. — Со скандалом ушел.

— Беда тебе с твоим батьком, — сочувственно сказал Парфентий.

— А ну его! Видно, придется без отцовского благословения топтать партизанские тропки. — Митя взял друга за плечи и притянул к себе. — Ты понимаешь, Парфень, батько видит, что мы, хлопцы, хороводимся, и боится. Следит за мной, глаз не спускает. А последнее время он мне совсем запретил ходить по вечерам.

— Но же не знает, куда ты уходишь?

— Он видит, что мы неспроста собираемся, шушукаемся да таимся от них. Разве они не понимают? Все понимают, и мой, и твой. Я не раз видел, как твой батько подмигивал нам, когда мы от него хотели замять секретный разговор. Только твой отец по-другому смотрит на все это. Но, Парфень, могу ли я остаться в стороне? Это значит изменить нашему делу. Да и время сейчас такое, что в стороне оставаться нельзя: либо за, либо против. Так ведь?

Парфентий признательно пожал руку товарища. Он понимал, что нелегко было Мите, вопреки желанию отца, продолжать опасное дело.

— А не напортит нам твой батько?

— Не думаю. А что дальше будет — неизвестно. Он как-то на днях пригрозил мне, что пожалуется начальнику жандармерии.

— Неужели отец родной может…

— Борьба, Парфень. Тут не считаются, сын ли, сват или брат. Как было в гражданскую войну? Отец у белых, сын у красных, родные, а враги.

— Это верно, — подтвердил задумчиво Парфентий. Он любил умного, рассудительного Митю за его товарищескую честность, несколько дерзкую прямоту во всем. С детства Митя не терпел лжи и трусости Добрый и мягкий по характеру, он обладал большой силой воли и упорством. Эти качества Парфентий высоко ценил в товарище.

Историю взаимоотношений Дмитрия с отцом Парфентий знал хорошо.

Отец Мити, Никифор Попик, был когда-то богатеем на селе. В годы, когда по советской стране широко развернулась коллективизация, семью Никифора Попика, вместе с другими такими же семьями, раскулачили. Мите было тогда шесть лет. Он не понимал еще, почему у них забрали четырех лошадей, трех коров, свиней, инвентарь, имущество. В семье было горе. Митя плакал вместе с матерью и всем своим маленьким сердцем разделял злобу отца.

Потом Митя пошел в школу. Первое время он дичился товарищей, питая к ним враждебные чувства, внушенные отцом. На уроках садился подальше, на переменах не принимал участия в играх.

Время шло. Школьная среда влияла на Митю. Постепенно он становился общительней, чувство отчужденности исчезало. А вскоре кипучая школьная жизнь захлестнула его шумной волной.

За школьной партой Дмитрий Попик постиг, зачем взамен старого в жизнь крестьянства вошел новый колхозный строй. В степь, на смену тяжкому ручному труду, пришли машины. Их веселый гул и спорая работа волновали Митю. Словно зачарованный, забыв обо всем на свете, он бежал рядом и смотрел, как шесть лемехов тракторного плуга вздымали могучие пласты земли, с шумом переворачивали их, укладывая ровными грядами.

— Тату, вот красота! Сразу сколько захватывает! Это, наверное, двадцать волов нужно, а то и все пятьдесят. А борозда какая глубокая, тату! Аж по самое колено, — задыхаясь от восторга, рассказывал Митя отцу как-то за обедом.

Отец перестал есть, уставился на сына холодными глазами и коротко сказал:

— Ешь, не разговаривай.

Однажды Митя пришел из школы домой счастливый, сияющий, с красным галстуком на шее.

— Мама, тату, я стал пионером, — заявил Митя, с гордостью погладив на груди галстук.

Отец косо посмотрел на сына и что-то проворчал. Митя взглянул на мать, ища её защиты. Мать растерянно мялась, не зная, что сказать. Сына любила, мужа боялась. Одна сестренка Танюша пришла в восторг и кричала:

— Ой, Митька пионер! Красиво как! Скоро и я…

Для Мити все радости были в школе. А дома он замыкался, уходил в свои уроки. Он видел, что отец ко всему, что радовало сына, относился или холодно, или открыто враждебно.