Партизанская богородица - [65]

— Имею! — сказала Палашка.

И быстро пошла, не оглядываясь.

В четвертом с краю доме на Палашкин стук калитку открыла немолодая сухопарая баба.

— Кого тебе? — неприветливо спросила баба, подозрительно оглядев Палашку.

— Мне Афанасия Иваныча, — ответила Палашка и подумала, плохо, что Санька не сказал, как зовут хозяйку.

— Пошто он тебе, кралечка?

— Велели привет передать от... — начала Палашка и запнулась.

А может, жене и нельзя говорить про партизан, да, может, это и не жена... а может... — И Палашка торопливо оглянулась, три ли дома за ее спиной, до конца улицы.

Хозяйка заметила ее замешательство, усмехнулась, шмыгнув длинным носом.

— Что-то спозаранку приветы разносишь, девонька! — и уже совсем сердито закончила: — Нету ево дома.

— А когда будет?

— Не сказывал, — и хотела захлопнуть калитку.

— Тетенька! — взмолилась Палашка. — Пустите меня в избу, я все расскажу.

— Чего все-то? — проворчала баба, однако ж приготовилась слушать.

Палашка оглянулась. На ее счастье, улица была пуста.

— Я от партизан, тетенька, — сказала Палашка и тут же поняла, что этого-то и не надо было говорить.

— Уходи по добру! — зашипела баба и стала выпихивать Палашку на улицу.

Но Палашка была сильнее и к тому же поняла, что неприветливая хозяйка не столько обозлена, сколько напугана. Палашка оттолкнула ее и вошла во двор.

Закрыла за собой калитку и сказала оторопевшей бабе:

— Ты меня не гони! Меня схватят — и тебе конец. Не первый раз в этом дому партизан принимают.

— Господи! Господи! — запричитала баба. — Сколь я ему говорила, ироду!.. Да заходи скорее в избу, пока соседи не углядели.

В избе хозяйка постепенно отошла и разговорилась. Палашка узнала, что зовут ее Дарьей, хозяину она не жена, а сестра. Жена померла еще в прошлую зиму.

Выждав, пока хозяйка совсем успокоится, Палашка перевела разговор ближе к делу. Но ничего не узнала. Дарья Ивановна на все вопросы отвечала одно: как пришли эти ироды-убивцы, с той поры и за ворота не выходила. И где у них что, и чего сколько, ничевошеньки не знает. Бог милостив, еще в глаза ни одного из них не видывала. И век бы не видать.

— Тетя Даша, мне бы соснуть часок, — попросила Палашка. — Всю ночь в дороге. Только бы так, чтобы от чужих глаз подальше.

— Никто и в избу не заходит, — успокоила ее Дарья Ивановна. — Ложись на печку да и спи на здоровье. Али, поди, с дороги есть хочешь?

Палашка поблагодарила.

— Спасибо, тетя Даша! — и потянулась к своему узелку.

Когда Палашка развернула кусок сала, хозяйка принесла миску соленых огурцов и тоже подсела к столу.

— Давно не едала. — И пожаловалась Палашке: — Кой день прошу Афоню кабанчика зарезать, покуда не дознались да не забрали. Все ему недосуг. Дома, почитай, не живет. Не каждый день и ночевать домой приходит.

Забираясь на печку, Палашка еще раз напомнила:

— Дольше полден ты мне спать не давай, тетя Даша.

— Спи, не сумлевайся. Разбужу!

4

Палашка припасла предлог, которым можно было прикрыться, если бы кто заметил ее снующей взад и вперед по улицам большого села. Она разыскивала свою двоюродную бабку. В этом не было даже прямой лжи: Палашка, сроду не бывавшая в Братске и не видавшая в глаза старухи, на самом деле не знала, на какой улице проживает ее бабка.

За несколько часов она обошла все село. Но узнала очень немного. На улицах попадались ей солдаты и офицеры. От последних она укрывалась особенно тщательно. От одной мысли заговорить с кем-либо из солдат или офицеров, у которых, конечно, можно было кое-что выведать, ее бросало в дрожь.

Единственное, в чем она убедилась: в местном гарнизоне царило спокойствие. Многие солдаты бродили под хмельком. Там и тут из дворов доносились нестройные песни. Видимо, никто не принимал всерьез партизанской угрозы и уж, конечно, не ожидал скорого нападения.

Уже под вечер — как раз в то время, когда Палашка остановилась против островерхой черной башни, уцелевшей от старинного Братского острога, и размышляла, сколько же лет надо простоять дереву, чтобы так почернеть, — мимо нее, подпрыгивая на засохших комьях, пронеслась со стуком и бряком запряженная тройкой вместительная коляска с откинутым верхом. В коляске сидели два офицера, один пожилой, второй совсем молоденький. Пожилой сидел со стороны Палашки, и она успела его рассмотреть. Запомнились седые, почти белые жгуты усов на докрасна обветренном лице.

Коляска умчалась под гору, к пристани, куда подваливал длинный плоский пароход с несуразно высокой трубой, извергавшей клубы густого черного дыма.

— Чего загляделась?

Высокая темноглазая девка в нарядном полушалке, небрежно накинутом поверх яркой малиновой кофты, с любопытством глядела на Палашку.

Девка была одних лет с нею и глядела приветливо. И с лица понравилась Палашке: большеглазая, с аккуратным, малость вздернутым носиком и веселыми полными губами.

— На офицера загляделась?

— А кто это такой? — спросила Палашка.

— Кто такой? — удивилась темноглазая. — Ты чо, с луны свалилась? Самый главный начальник, капитан Белоголовый!

— Не здешняя я, с Николаевского заводу, — пояснила Палашка.

— Тебя как звать-то?.. Палашка? Ну, будем знакомы. А я Аксютка. А ты чего прискакала? Женихов искать? — слова вылетали у нее быстро-быстро, как птичий щебет. Не дожидаясь ответа на вопрос, она отвечала на него сама и тут же задавала новый. — Женихов здесь пруд пруди! Только самостоятельных нет. Каждый норовит ухватить свое и в сторону. Лучше уж с офицерами. Они обходительнее. Ты с офицериками гуляешь? Хочешь, познакомлю? Ты девка что надо! Мы с тобой, знаешь, каких отхватим! Чего молчишь? Думаешь, хвастаю?..