Партизанская богородица - [29]

Выбор был. И выбор богатый. В любую цену.

Малаев алчно хватал их. Деньги были. Он не кичился, как некоторые, своей «идейной» ненавистью к красным, полагал щепетильность излишней роскошью в столь неверное время и в карательных экспедициях неизменно совмещал «приятное с полезным» (в первый раз он употребил эту формулировку после того, как выломал золотые зубы у расстрелянного им старика еврея, нижнеудинского провизора).

Женщины добросовестно отрабатывали малаевские деньги. Но ни одна из них, даже в самые интимные мгновения, не заглянула ему со страстью в глаза.

А Малаеву хотелось обольщать и покорять. Хотелось, чтобы его любили и ревновали. А если уж нет, то хотя бы боялись...

Учительница — он так решил, потому что встреченная на улице девушка зашла в школу — не была красива. Общение с платными подругами выработало у Малаева свою оценку женской красоты. Но она была свежа и (Малаев перехватил ее испуганный взгляд) беспомощна.

Непредвиденная встреча изменила планы Малаева. Суд, расправу и повторное, решающее испытание Вепрева он отложил на завтра. А сегодняшний вечер пожертвовал для иных дел. Впрочем, проверку можно сделать и сегодня. Несколько иным манером.

Малаев оглянулся.

Ординарец Баджиев, пожилой бурят очень низкого роста, казавшийся квадратным — мощный торс и короткие ноги, — в отряде пересмеивались, что Малаев долго подыскивал такого, чтобы хоть на денщика можно было смотреть сверху вниз, — шел в нескольких шагах позади, сбоку колонны, ведя лошадей в поводу.

— Баджиев! — окликнул поручик. — Взводного Вепрева ко мне!

Вепрев откозырял подчеркнуто четко:

— Прибыл по вашему приказанию!

— Послушайте, подпоручик! — Малаев цепко уставился на Вепрева маленькими глазками. — Могу я рассчитывать на товарищескую услугу?

«Ход конем...» — подумал Вепрев и ответил, как мог, простодушнее:

— К вашим услугам!

— Вы заметили девочку, которая шмыгнула в этот дом?

— Лица не разглядел.

Малаев весело ощерился.

— Ну, это не единственная примета. Так вот, подпоручик. Приведите ее мне... после ужина. Только, чур, уговор дороже денег, пробу не снимать!

5

Катя Смородинова отдышалась только после того, как накрепко заперла дверь на кованый засов. Говорила ведь тетка Домна, чтобы не ходить, не попадаться на глаза карателям. Побоялась остаться, как потом идти, когда солдаты по всей деревне разбредутся? Думала, успею. И вот наткнулась прямо на офицера. Как он посмотрел на нее, словно догола раздел! Сразу и в озноб, и в жар кинуло...

Убежала в пустой класс и оттуда прислушивалась, не решаясь даже подойти к двери. Тихо... Может быть, и напрасно всполошилась, сама на себя страх нагнала...

Ой, не напрасно!.. Катя вспомнила, как в прошлом году пришли к ним в дом арестовывать отца, мастера паровозного депо на станции Зима. Все вверх дном перевернули. Кате мать велела схорониться в подполье. И оттуда Катя слышала, как кричали на мать:

— Куда запрятала дочь, старая сука?

А этот, что сегодня с отрядом пришел, совсем, говорят, бешеный. Тетка Домна рассказывала: вчера в Сосновке вовсе безвинного человека расстрелял и похоронить не дал. Люди стали — хуже зверей... Попадись им...

На этот раз, кажется, пронесло... Катя осторожно подошла к окну. Высокая ограда заслоняла улицу. Катя встала на парту. Колонна солдат была уже далеко. Пронесло...

Катя прошла в свою маленькую комнатку с одним окном, выходившим на школьный двор, задернула плотнее занавеску и легла на широкую лавку, заменявшую ей кровать.

Сон не шел. Да и не время было еще спать. Лежала, тревожно прислушиваясь к каждому стуку и шороху и ругая сама себя за мнительность и трусость.

За окном начало смеркаться. У Кати отлегло от сердца. Трусиха! Нужна она кому!..

И в это время в большую дверь, с улицы, громко постучали. Катя замерла в страхе. Стук повторился. Катя приоткрыла дверь в коридор, но не отзывалась.

Кто-то, стоящий на крыльце, сказал:

— Откройте, пожалуйста, Екатерина Васильевна!

Сказано было вежливо и спокойно. И, хотя голос был незнаком Кате, она открыла дверь.

И отшатнулась. На крыльце стоял высокий военный, судя по погонам — офицер. Но не тот офицер, которого она испугалась днем и о котором думала со страхом все время. Этот был, по крайней мере, на голову выше и, может быть, по контрасту с обезьяньим лицом того маленького, показался очень красивым. Наверно, потому, что очень хороши были большие серые глаза. По ним и энергичное с четкими чертами лицо выглядело не строгим, а добрым. А может быть, оно казалось добрым потому, что, поняв волнение девушки, он улыбнулся ей.

— У меня к вам серьезный разговор, Екатерина Васильевна, — сказал офицер.

Катя подняла на него испуганные глаза. Он снова улыбнулся, и тогда она спохватилась.

— Проходите, пожалуйста!

В коридоре она на миг задержалась, как бы в нерешительности, потом шагнула к своей двери, распахнула ее:

— Сюда, пожалуйста!

В комнате был всего один стул. Сама Катя села на постель.

— Как вас звать, я знаю, а меня — Демид Евстигнеич, — представился Вепрев. — А дело у меня вот какое...

И он продолжал самым обычным, так называемым деловым тоном, но по мере того, как он говорил, Катины глаза все расширялись, и лицо до самых корней светло-русых волос залилось краской.