Партия в преферанс - [9]

Бабушка думала недолго.

— Послушай, Пимен Иванович, что я тебе скажу. Не ходи ты к Аграфене, она ведь не одна живет.

Мария Федоровна многозначительно замолчала. Чем дольше она молчала, тем сильнее хмурился Пимен.

— А зятек у нее, сказывают, — продолжала она, — чужого взять не побрезгует.

— Слышал про это, — вздохнул Пимен. — Но что же тогда делать-то, Маня?

— А вот я тебе и говорю. До сих пор Гришка до денег не добрался?

— Не добрался. Мелочь таскает.

— Бог даст, и потом не доберется. Иди, Пимен Иванович, спрячь туда, где лежали, да присматривай получше. Все и обойдется.

Пимен долго теребил свою седую бороду, а потом сказал:

— Ох, Маня, расстроила ты меня своим отказом, а ещё и озадачила. По-твоему сделаю, положу деньги, где лежали. Теперь я знаю, как ими распорядиться.

— Вот так-то лучше будет, Пимен Иванович, — с облегчением вздохнула Мария Федоровна.

После неудачного сватовства Пимен некоторое время к Першиным не заглядывал, а потом опять стал заходить чайку попить.

Любопытная соседка бабка Варька дрожала от возбуждения, до того ей было интересно узнать, что там произошло. Но бабушка Маня разговоров на эту тему не поддерживала, лицом строжела и замыкалась в себе.

Разные разговоры по Ежовке тогда ходили, но никто толком не знал, что произошло между Пименом и бабушкой Маней. Она потом сама об этом проговорилась, когда Пимена уже в живых не было.

Из разговоров взрослых Колька знал, что Пимен с семьей появился в Ежовке сразу после революции. В деревне строиться не стал, на Выселках поселился, там раньше хутор был. Никто толком не знал, откуда он приехал. — Вроде, сказывают, из Сибири, а там — кто его знает, — пожимали плечами люди. — От него слова лишнего не услышишь, молчит, как пень. Старообрядец, старой веры.

Те, кому удалось побывать у него в избе, сказывали, что там все углы иконами завешаны.

Пимена считали человеком небедным. А вот с семьей ему не повезло. Жену Бог прибрал — убило молнией во время грозы. «Умерла от воли Божьей», — качали головами старухи, помнившие страшную грозу, во время которой сгорел телятник со скотом. Старший сын Гришка был дураком и время от времени жил где-то «в заведении», шептались в Ежовке. Маня, как дурочкой родилась, так и жила, тихая, безобидная и работящая, как крестьянская лошадь. На ней одной держалось все хозяйство.

Больше всех, судачили в деревне, не повезло Полине, старшей дочери Пимена. Была она красивая, статная, с громадной тяжелой темной косой, ни на Гришу, ни на Маню не похожая, умная, породой в отца пошла. А Колькина бабушка, помня жену Пимена Таисию, говорила, что Полина — вылитая покойница Таиса.

Из всех детей Пимена ей одной Бог дал все. Да только случилась и с ней беда. Полина не захотела жить в деревне, а может, с отцом чего не поделила, и уехала в город. (Давно это было, Колька тогда ещё и на свет не появился.) Устроилась домработницей. Прожила там с год, а потом привезли её к отцу. Полной дурочкой стала, как и Гриша с Маней. Говорили, сильно приглянулась она хозяину, тот из руководящих работников был, вот хозяйка из ревности и шарахнула её утюгом по голове. Ничего не повредила, только дурочкой сделала свою домработницу.

Ни суда, сказывали, ей никакого не было, ни наказания — откупилась. Вроде все семейство у Пимена — дураки, вот и у Полины, пришло время, крыша поехала, никто не виноват.

Конечно, если бы Пимен захотел, он бы ту женку засадил, куда следует, сплетничали люди, да только не стал он затеваться. И красавица Полина вернулась в Ежовку. От судьбы не уйдешь. Иногда темные силы от неё отступали, и она разговаривала как самый нормальный человек. Она тогда и одевалась по-другому. Но чаще… Чаще Полина молчала, и только по её взгляду можно было определить, что она не в себе. Страшно становилось от её темных бездонных глаз.

Полину на деревне боялись, потому что она могла выкинуть что угодно. Ее и сам Пимен опасался. У неё бывали страшные приступы, тогда она неделями не показывалась на люди, говорили, что отец держит её связанной в доме.

— Толку-то от его богатства, — кривилась бабка Варька. — Одна беда. Все в роду сумасшедшие. Такое наказание ему вышло.

Когда при Хрущеве ходили переписывать по деревням скот и разную живность, Пимена не тронули. Выяснилось, что во время войны, когда Смоленщину оккупировали немцы, Пимен помог партизанскому отряду выйти из окружения. У него и бумага была про это.

— Многие партизанам помогали, не один Пимен! — громче всех орал Егорка Сыч, которому чужой достаток был как кость в горле.

— Ну, ты-то не больно помогал, — осаживали его. — Забыл, как сапоги начищал немецкому начальнику, который у твоего папаши в доме стоял? Скажи спасибо, что не посадили по малолетству вместе с родителем, а то бы до сей поры лес валил на Колыме.

Сыч, грозя односельчанам немыслимыми карами, убегал. Он просто кипел от негодования. У него, как ни ловчил, все до паршивого ягненка переписали, налогом так обложили, что волком завоешь, а Пимена, по всему видать, никто не трогает. Живет на своих Выселках и в ус не дует. Повезло! Командир того партизанского отряда, которому помог Пимен, большим начальником стал.