Партия в преферанс - [6]

«Надо было сапоги надеть», — запоздало подумал он.

Они со Славиком уже несколько дней вертелись возле дома. Внутрь не лазили, но вокруг все рассмотрели, как следует.

Да и как днем залезешь? Мишка Шатун пас недалеко деревенское стадо. Он, приметив ребят, глаз с них не спускал. Кто его знает, что у этого чумового, на уме? Все ребятишки в деревне его опасались, Шатун, он и есть Шатун, ничего доброго от него ожидать не приходилось.

Он, издали грозя Кольке и Славику пастушьим кнутом, пугал:

— Вот скажу вашим, что здесь шастаете, живо с поротыми задницами бегать будете!..

Плетка Мишки Шатуна, извиваясь, как толстая черная змея, громко щелкала. От этого мерзкого звука мальчишек мороз продирал по коже.

— Брр, — передергивал плечами Колька, а у Славика и вовсе поджилки тряслись.

Пастух был прав, старшие их бы точно не похвалили, если бы прознали, что ребята повадились шляться на Выселки. Мест, что ли, для игр других нет?

А с Шатуном и вовсе связываться было опасно, поэтому мальчишки решили идти сюда ночью, когда все заснут и никто не станет за ними подглядывать. Трусоватому Славику ночью идти совсем не хотелось, но отстать от приятеля он не мог.

С тех пор, как умер Пимен, дом был необитаем. Он так и стоял, как при жизни хозяина, большой, черный, пугая людей и птиц. Даже забор, поставленный Пименом, сохранился почти нетронутым, только в одном месте завалился, со стороны палисадника. Это тракторист, забурившись на Выселки по пьяному делу, свалил, а так бы ещё сто лет стоять забору. Во дворе тоже все осталось, как при хозяине, никто ничего не стащил, ни на что не позарился. Боялись люди этого дома. У кого другого и при живом владельце, не успеешь моргнуть, все попятят.

— Ну е-мое! — орал дядька Федя, когда со двора ночью свезли громадную железную бочку, припасенную рачительной бабушкой Маней.

Эту самую бочку Федя с матюгом самолично закатил под угол терраски, чтобы там скапливалась дождевая вода, стекая с крыши.

— Народ какой: что гвоздями не приколочено, все уе…ут! — долго ещё разорялся он.

Страшно ругался тогда дядька и пригрозил завести кобеля, чтобы яйца поотрывал на хрен любителям до чужого добра.

— На что нам кобель цепной, — останавливала разошедшегося сына бабушка Маня. — Его ведь как поросенка кормить надо. Жрать-то сколько будет! Дружков бы своих непутевых поменьше приваживал.

Словом, народ здесь жил бойкий. Свои, конечно, ничего не возьмут, деревенька Ежовка небольшая, все на виду, но рядом, километрах в двух, находилась центральная усадьба Родоманово, а уж там-то… Колька сам слышал, как бабушка, крестясь, рассказывала соседке, бабке Варе, что на центральной у кого-то лук повыдергали.

— Посадили две болшу-ущих грядки, хороший лук, крупный. Сами днями на работе, ребятишки ихние тоже где-то гоняют, а вечером, глядь: нет лука. Прошел кто-то, и как не бывало, а он уже за землю взялся.

Бабка Варя — бабушка Колькиного приятеля Славика — маленькая сухонькая старушонка, которую все взрослые в деревне за глаза называли не иначе, как Варькой, за скандальный и вредный нрав, плевалась:

— Дерьмо на лопате положи, и то украдут, нехристи!

С усадьбой Пимена все обстояло иначе. Сторонился народ этого дома, опасался. Другой бы давно на дрова растащили, а здесь даже ни одного стекла не вынули. И это в деревне, где любой материал в ход идет! Даже поленница дров как стояла при хозяине, так и стоит, покосилась только маленько. Дом словно сам был сторожем своего добра. И стерег хорошо!

А тот пьяный тракторист, что забор порушил, врезался вскоре в сосну. Говорили, покалечился сильно. Да не один. Приятель, что у него в кабине сидел, тоже пострадал.

Это последнее событие прибавило дому дурной славы, которой и без того было достаточно.

— Окаянное, тьфу, тьфу, тьфу, место, — плакалась бабка Варька, когда её прожорливая коза Марта в начале лета забралась по недосмотру в Пименов огород и свалилась в оставленный открытым колодец, — окаянное. Я всегда говорила.

Эта самая Марта, знал Колька, у кого только не набедокурила. У них в палисаднике весь куст сирени объела, паскудная скотина, громадный красавец дуб, что рос через дорогу, тоже обглодала. Характером вся в свою зловредную хозяйку.

Козу из Пименова колодца помогли тогда вытащить соседи, воды в нем не было — ушла, как Пимен помер, так и вода ушла, дивились люди, — но ногу прожорливое животное себе переломало, и её пришлось прирезать.

— Все равно порченая теперь, — твердила Варька.

Коза и впрямь выглядела уныло, не пошел ей впрок корм с Пименова огорода.

Колькина бабушка, Мария Федоровна, жалея козу, она всегда всех жалела: и людей, и животных, — уговаривала соседку:

— Да ты погоди, не режь, выправится скотина-то, эка, ногу сломала, поправится.

— Поправится, — ехидно прищуривалась Варька, — из куля в рогожку. Вон глазищи-то у неё какие бесовские стали, так и таращится ими, так и таращится. Ведьма, прости, Господи, а не коза. Даже мороз пробирает на неё глядеть.

Настя, узнав про Варькину козу, съязвила:

— Ну и хозяева! Из всей живности — одна коза, и за той недоглядели. Свинью недавно уморили, раньше времени резать пришлось. — Домовитая Настя возмущалась справедливо. — Я Варваре говорю: сганивается свинья, кабанчика просит, живое дело. Я своей, как только замечу такое, пи…душку хозяйственным мылом намажу, или самогоном можно, — и порядок, тут же выправляется, есть начинает. Ну, понятно, морковки на терке натру, того, сего. Всякая скотина ухода требует, а эти… — Настя презрительно махнула рукой. — Из Доронькиного семейства все на работу легонькие, что старая Варька, что дочь её Лидка. Та вообще тяжелее …ера ничего в руках не держала.