Партия расстрелянных - [168]

Попутно постановление ЦК включало ещё один важный сюжет, непосредственно не относившийся к рассматриваемым в нём вопросам истории. Оно требовало покончить с «пренебрежительным отношением» к советской интеллигенции, которое объявлялось в безапелляционно-приказном и угрожающем тоне «диким, хулиганским и опасным для советского государства» [1066]. Эти положения служили теоретическим обоснованием окончательного перемещения социальной опоры сталинского режима с рабоче-крестьянских масс на верхушечный слой интеллигенции, превратившийся во вторую — после правящей бюрократии — привилегированную группу советского общества.

В период великой чистки было завершено перемещение в спецхраны библиотек всей выпущенной ранее историко-партийной литературы, которая была заменена бесчисленными компиляциями, состоявшими из окавыченных или раскавыченных сталинских цитат и формулировок «Краткого курса».

После директивного запрещения «различных точек зрения» в трактовке вопросов теории и истории партии несколько поколений советских обществоведов, преподавателей общественных наук в школах и вузах, пропагандистов и агитаторов были обречены на механическое повторение всех нелепостей и фальсификаций, содержавшихся в «Кратком курсе».

Духовное калечение советских людей продолжалось и после поругания «Краткого курса» на XX съезде КПСС. Значительная часть историко-партийной литературы 20—30-х годов оставалась спрятанной в спецхранах. На всякое положительное и даже нейтральное упоминание о деятелях бывших оппозиций сохранялось безусловное табу. В новых учебниках, книгах и статьях по истории партии она представала по-прежнему во многом обезличенной.

Именно поэтому советские историки оказались не готовыми к тому, чтобы идейно противостоять валу антикоммунистической литературы, издававшейся в 50—80-е годы на Западе и с конца 80-х годов хлынувшей внезапным потоком на страницы советской печати.

В условиях, когда дозволенные версии истории большевизма носили фальсификаторский характер, литераторы и публицисты, стремившиеся к познанию исторической правды, вынуждены были разрабатывать свои версии этой истории в одиночку, либо пользоваться версиями, распространяемыми «самиздатом» и «тамиздатом». Этим объясняется тот факт, что даже такой выдающийся советский писатель, как Василий Гроссман в своих книгах «Жизнь и судьба» и «Всё течёт» вступил на путь очернения Ленина и ленинизма.

Великая чистка и сопутствовавшие ей исторические фальсификации глубоко деформировали социальное сознание советского народа, оттолкнули от коммунистического движения миллионы людей за рубежом. В результате этого Сталину удалось беспрепятственно заключить сговор с Гитлером, ставший прологом второй мировой войны. О событиях, предшествовавших этой, самой кровопролитной в истории человечества войне, я предполагаю рассказать в своей следующей книге «Мировая революция и мировая война».

Приложение I Из истории разоблачения сталинских преступлений

Сразу же после смерти Сталина началось освобождение и реабилитация лиц, репрессированных при сталинском режиме. Любопытно, что инициатива в этом деле, как признавал впоследствии Хрущёв, поначалу принадлежала Берии, который «поднял тогда этот вопрос, подработал его, внёс соответствующие предложения, и мы (т. е. члены Президиума ЦК.— В. Р.) согласились с ним» [1067]. Эти акции касались в основном лиц, репрессированных в последние годы жизни Сталина, когда Берия не ведал делами МГБ. Что же касается жертв репрессий 30-х годов, то члены «коллективного руководства» приступили к пересмотру их дел лишь накануне XX съезда КПСС.

В первые послесталинские годы, как вспоминал Хрущёв, «мы сами были скованы своей деятельностью под руководством Сталина и ещё не освободились от посмертного давления, хотя и не могли представить себе, что все эти расстрелы могли оказаться необоснованными, что это, говоря юридическим языком, сплошное преступление» [1068].

Хрущёв рассказывал, что ложность этой позиции он впервые почувствовал в Югославии, куда он прибыл летом 1955 года для примирения с Тито. Объясняя в беседе с югославскими руководителями массовые репрессии происками Берии, он заметил, что югославы «стали улыбаться и подавать иронические реплики. Это нас раздражало, и мы, защищая Сталина, вступили в большой спор, дошедший даже до скандала». Под влиянием этого спора Хрущёв вскоре публично выступил против югославов в защиту Сталина. «Сейчас всем ясно, что это было неправильно,— признавался Хрущёв.— Тут у меня была позиция человека, который не осознал необходимость разоблачить до конца преступления Сталина…» [1069]

Уже в 1954 году генеральный прокурор СССР Руденко представил в ЦК КПСС данные о численности репрессированных с 1921 по 1954 год и некоторые другие материалы, касавшиеся сталинских репрессий. После этого Хрущёв задал Руденко вопрос: насколько обоснованы обвинения, которые предъявлялись на открытых процессах видным деятелям партии. Руденко ответил, что «с точки зрения юридических норм никаких данных для осуждения этих людей не существовало. Всё основывалось только на личных признаниях, а личные признания, добытые путём физических и моральных истязаний, не могут служить базой для осуждения людей». Когда же Хрущёв заявил, что сам слышал, как подсудимые признавались в своих преступлениях, «Руденко улыбнулся: „Тут искусство тех, кто вёл следствие и кто проводил суд. Видимо, доводили людей до такого состояния, что у них имелся единственный способ покончить со страданиями и издевательствами — признаться, а следующим шагом была смерть“»