Парсуна. Откровения известных людей о Боге, о вере, о личном - [13]

Парсуна Егора Бероева, актера, соучредителя благотворительного фонда «Я есть»

Вместо предисловия

Легойда: Егор, по нашей традиции представьтесь, пожалуйста: назовите самые важные свои ипостаси.

Бероев: Я – Егор Бероев, актер, соучредитель благотворительного фонда «Я есть» и отец 10-летней дочери.

* * *

Мне кажется, я в начале пути верующего человека. Рядом со мной есть друзья, на которых я равняюсь в этом смысле, они мне дают советы. Но я часто сталкиваюсь с верующими, которые верят, но… на эту жизнь. А не на ту. Есть прекрасный анекдот про олигарха, который после смерти оказывается перед вратами рая, куда его не пускают: «Ну, подождите, не может быть, я есть в списке», – убеждает он. А ему говорят: «Нет, вас в списке нет». – «Ну как же, я больницы строил, я детей лечил за свои деньги за границей, старикам дома престарелых строил». – «Да нет вас в списке. Но вы не беспокойтесь, деньги мы вам вернем».

Я не стал бы разграничивать человека воцерковленного и человека ищущего или того, который спорит. Вот у меня, например, есть помощник, который все время задает мне вопросы. Ему нужно еще прийти к тому, что вера не требует доказательств – в этом-то и смысл. Но мне непросто объяснить что-то молодому человеку 27–28 лет – потому что у него есть конкретные вопросы. Хотя я понимаю, что он хочет верить, хочет идти по этому пути, поэтому и задает вопросы – потому что у него есть сомнения.

У меня дед всегда называл себя атеистом. Он был писателем, журналистом, работал в «Правде». Партийный человек, он был отчасти диссидентом. Одним из тех, кто первым в Советском Союзе заговорил об объединении Германии. Но когда мы собирались куда-то ехать или когда я уходил, он всегда говорил: «С Богом!»

Мне кажется, мы не должны забывать, что все мы дети советской власти. И очень много людей называют себя атеистами в силу той культуры, которую она сформировала. Не могу сказать, что плохо сформировала, потому что принципы-то взаимоотношений были христианские: добро, взаимопомощь, целомудрие, семья – какие-то важные, основополагающие вещи. Другое дело, что мы клялись и молились флагу.

Свои отношения с Богом я строю как 3D-проекцию. Я крестился в 23 года. До этого бабушка моя могла зайти в церковь, поставить свечку – и только. И для того, чтобы я пришел к моей нынешней позиции в жизни, должно было произойти много всего грустного. Вера ведь очень интимная вещь. Это какой-то личный вектор. Но не все это понимают. Даже моя жена с этим не согласна. А я убежден, что это так. В первую очередь важно установить вектор духовности. Он будет направлен вертикально вверх. Это мои связи с чем-то высшим. В рамках любых традиций – это может быть иудаизм, индуизм, буддизм, все что угодно. А может вообще не быть связано с религией, а просто – с силой духа, с силой воли. И только когда этот вертикальный вектор будет установлен, можно отстраивать горизонталь взаимоотношений с другими людьми.

Я верю, что люди с ментальными особенностями, которыми мы занимаемся, – с синдромом Дауна, аутизмом, ДЦП, – учат нас по-другому относиться друг к другу. Они меняют нас. Поэтому они должны быть вместе с нами, жить вместе с нами: в кафе, в кинотеатре, на телевидении – везде. Тогда и мы будем другими.

Когда мы начинали шесть лет назад, люди боялись наших детей. Они шарахались и жались к стенкам, когда мы заходили в ГУМ или в любое другое центральное место.

С тех пор очень многое изменилось. И не только благодаря работе нашего фонда. Благодаря работе других фондов, родительских организаций, журналистов, волонтеров. Это целый большой пласт жизни общества, который меняет систему. Даже чиновники меняются, и среди них, оказывается, очень много хороших людей.

Когда в Сочи на открытии XIX Международного фестиваля молодежи и студентов на стадионе был большой концерт, на него собралось 12–15 тысяч человек со всего мира. И был Путин. Наш фонд был модератором концерта, и вместе с нами на сцене рассказывал о себе и говорил прекрасные вещи парень Гриша с синдромом Дауна. Он выступал сразу после Владимира Владимировича. И это был прорыв для нашего общества, прорыв для нашей страны – то, что после президента выступает человек с синдромом Дауна. Мне потом писали, звонили родители особенных детей – они плакали, когда видели это. Это было очень круто. Понятно, что в самой системе очень много проблем. Не могу сказать, что все плохо – по-разному. И работы много. И нужна концентрация всех сил. И готовность меняться. И не только в Москве.

ПНИ – психо-неврологический интернат. Там рядом с нами за стенами заточены люди – они мыслят, переживают, расстраиваются, грустят. А нам кажется, что это какие-то сомнамбулы. Что достаточно их накормить таблетками.

Подхожу к парню в отделении милосердия. Ему лет двадцать. Его там закармливают транквилизаторами. А со мной целая делегация. Я говорю: «Вы что, думаете с этим человеком не о чем поговорить? Вот он ходит здесь, а вы никакого внимания. Когда он гулял?» – «Ой, ну гулял», – говорят. А я: «Посмотрите – заперто, он полгода не гулял». Подхожу к нему, спрашиваю: «Как тебя зовут?» – «Д-Дима». – «Дима, а ты читать умеешь?» – «Да». – «А что ты сейчас читаешь?» – «Диккенса». Я говорю: «Друзья, а вы знаете кто такой Диккенс?» Молчат.