Парсуна. Откровения известных людей о Боге, о вере, о личном - [10]

Без священника на соревнованиях не обойтись. Я сравню наши соревнования с битвами наших предков, когда, как, например, перед Куликовым сражением, все исповедовались, причащались и шли на бой. Так и здесь – надо очиститься, попросить Божией помощи, и чтобы священник был такой поддержкой, духовной поддержкой. По-человечески мы сделали все что можно и доверились Богу. Чтобы потом с ума не сойти от радости победы. Или, наоборот, не отчаяться от горести поражения.

Вместо послесловия

Легойда: Сергей Фудель, наш замечательный церковный писатель, говорил, что есть «темный двойник Церкви». Это связано с нашими страстями, и мы, живя в Церкви, все равно сталкиваемся с людскими грехами и недостатками. И что делать, когда ты это видишь? С одной стороны, и Спаситель обличал фарисеев, изгонял торговцев из храма. С другой – мы не всегда верно понимаем то, что мы видим. Нужно ли об этом публично говорить, выносить сор из избы, когда мы сталкиваемся с этим плохим в церковной жизни? Где ты поставишь точку в предложении: «Обличить нельзя промолчать»?

Емельяненко: Я думаю, не всегда надо выносить все на всеобщее обсуждение, потому что сегодня только дай повод обвинить Церковь, обвинить священников или верующих людей. У нас почему-то думают, что Церковь – это непременно святые. А у нас не Церковь святых, и не Церковь грешников, у нас Церковь кающихся, старающихся изменить свою жизнь с Божьей помощью. Мы для этого и каемся и исповедуемся, чтобы выгрести из себя свою грязь, все свои грехи, чтобы начать заново.

Парсуна Евгения Водолазкина, писателя, литературоведа, доктора филологических наук

Вместо предисловия

Легойда: Евгений Германович, по традиции, сложившейся в нашей программе, я хотел бы вас попросить представиться, то есть сказать что-то, что вам кажется важным и нужным здесь и сейчас сказать о себе.

Водолазкин: Я человек, чью жизнь организует слово. Сначала это было слово, которое я анализировал как филолог – я специалист по древнерусской литературе, занимаюсь анализом древнерусских текстов. А потом я дерзнул создавать тексты сам.

* * *

Историю христианства можно проиллюстрировать по смысловому акценту во фразе: «Я молюсь Богу». В раннем христианстве было «Я молюсь Богу». В Средневековье – «Я молюсь Богу». А вот в Новое время – «Я молюсь Богу». Ведь что, собственно, такое Новое время в сравнении со Средневековьем? Это развитие индивидуального начала. Бердяев говорил, что в Средневековье личность менее персонализирована, но она гораздо сильнее. Потому что подпитывается энергией общей правды, общей веры, общей идеи. А в Новое время эта личность становится тоньше, но силу общности, которую она несла раньше, она теряет. Поэтому в Средневековье в центре общества стоял монастырь, а в центре духовного мира – Бог; неверующих не было, были просто верующие «не так». А сейчас многие живут без веры, Бог в социальном сознании как бы ушел на периферию, и кажется, что Его нет. Поэтому всякий выход к Нему – это такое большое «Я», такой персональный акт. Поэтому да, я думаю, что «я» здесь – основное местоимение.

К сожалению, иногда это уже просто «я», без «молюсь» и без «Бога». Хотя я помню старую шутку о композиторе, который говорил: «В 16 лет я говорил «Я», в 25 лет – «Я и Моцарт», в 40 – «Моцарт и я», а теперь говорю тихонько «Моцарт». Знаете, я очень люблю библейскую фразу: «Ты взвешен на весах Всевышнего и найден очень легким». Вот к пониманию этого человек приходит, по-моему, в течение своей жизни.

Мне кажется, любое творчество, серьезно понятое, – это собеседование с Ним.

Но некоторые люди формулируют это для себя не так. Если они не верят в Бога, они считают, что это собеседование с собственной совестью. Но это все равно процесс выяснения истины по гамбургскому счету. Когда-то Битов очень хорошо сказал о моем любимом Гоголе: «Ему кажется, что у Гоголя была какая-то длинная, бесконечная беседа с Небом, а то, что он писал, – это просто записки на полях». И я подумал: это очень точное сравнение, ведь человек должен иметь такого рода беседу. Если он не верит, то, видимо, это беседа с самым глубоким в себе, что, на мой взгляд, все равно дается Богом. Помните песню Галича: «“С добрым утром, Бах!” – говорит Бог. “С добрым утром, Бог!” – говорит Бах». Вот это уже те отношения, которые совершенно надмирны и метафизичны. И тогда рождается что-то на бумаге.

Персонализм – это то, что я вижу в знаменитых словах Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен – и тысячи вокруг тебя спасутся». Это не шкурный уход от общества, не то, что «мне все безразличны», – ни в коем случае не об этом. Потому что зачем тогда ты нужен, если сидишь и, так сказать, восхищаешься своей красотой и духовностью?

Другое дело, мне кажется, очень опасно начинать «пасти народы», особенно людям творческого склада, которые легко увлекаются и никем на это не благословлены. Не надо, чтобы твоей единицей был народ, государство. Твоей единицей должен быть человек.

Я, как историк, знаю многие ситуации, когда мерой были народ, государство – и происходили революции, бунты. Ни к чему хорошему они не вели, потому что меняли все, кроме сути человека.