Пароль «Dum spiro…» - [23]

Что было дальше — читатель уже знает…

Около двух лет находился я на временно оккупированной врагом Днепропетровщине.

Жизнь дается один раз, и каждый прожитый день, даже минуту нельзя повторить. Они все больше удаляются от тебя, а ты от них. Теперь, когда я пишу эти строки, все отчетливее, с высоты прожитых лет вижу наши просчеты. Да что теперь, еще в разведшколе я не раз ловил себя на странном желании снова хоть на короткое время оказаться в Николаевке или за конторским столом немецкой фирмы «Украйнель». О ней речь впереди. Сколько можно было бы сделать, умей я десятую, сотую долю того, что узнал в разведшколе!

Да, были и потери, и просчеты, но недаром за одного битого двух небитых дают. Многому научили годы подполья. Не теряться, находить выход из, казалось бы, безвыходного положения, распознавать людей, следуя правилу: не все то золото, что блестит.

И верить людям.

Читатель, надеюсь, помнит, чем кончился мой визит к «другу» Перекатову.

После той январской ночи, проведенной в степи в заброшенном комбайне, я пришел, почти приполз на хутор Шевченковский. Там проживал отец моего товарища — учитель-пенсионер Феденко. Добрался к нему на рассвете голодный, усталый, еле живой. Валериан Михайлович встретил меня как родного сына. Обогрел, накормил, снабдил крепким, собственного производства самосадом.

Неделю жил я в маленькой изолированной комнатушке в доме Валериана Михайловича. Сыновья его были в Красной Армии. Две дочери эвакуировались за Волгу. Жил он сам. Мы варили картошку в «мундирах», макали ее в конопляное масло. Снабжали его бывшие ученики. Хуторяне ежедневно навещали старого учителя, но о моем присутствии никто из них и не подозревал. Зато я слышал все разговоры. Со многими Валериан Михайлович делился своей радостью, информацией, полученной от меня: гитлеровцы потерпели поражение под Москвой. С некоторыми держал себя сухо. Знал, кому можно верить, а кого следует остерегаться.

Милый Валериан Михайлович! Он умер уже после войны. До конца дней своих буду благодарен этому скромному, удивительно сердечному и отзывчивому человеку.

А перекатовы? Они были исключением, и теперь вспоминаются как прыщ на здоровом теле народа. Сковырнешь — и нету.

В Николаевке, в Веселом, в Днепропетровске — всюду, куда забрасывала меня судьба подпольщика, я встречал людей, на помощь которых всегда можно было рассчитывать. И враг уже не был для меня ни таким страшным, каким он кое-кому рисовался, ни тем плакатным, глуповатым фрицем, которого запросто можно обвести вокруг пальца. Я научился устанавливать полезные контакты, выуживать у противника сведения, сидеть за одним столом с теми, кто вызывал чувство омерзения и ненависти.

Опыт подпольщика приобретался медленно, случалось — дорогой ценой. Зато как пригодился он позже, когда и обстоятельства, и масштабы стали другими.

А в разведшколу я попал благодаря тому же Георгию Гавриловичу Дементьеву, с которым, к слову, мы после войны часто встречались в Киеве. В последние годы жизни он работал в аппарате ЦК.

Георгий Гаврилович — мой крестный по разведшколе.

Было так.

В освобожденный Днепропетровск мы добрались утром на попутной машине. Догорали отдельные здания. По улице Карла Либкнехта, по проспекту Карла Маркса шли какие-то странные машины. Под брезентом угадывались очертания не то ящиков, не то стволов. Это были, как я вскоре узнал, наши знаменитые «катюши».

В парке имени Чкалова пахло дымком, солдатской кашей. На жухлой траве, поближе к походным кухням, на плащ-палатках, прижавшись друг к другу и укрывшись шинелями, спали солдаты. Горели костры. Отблески огня падали на грязные, уставшие, удивительно знакомые, прекрасные лица.

В этот день уцелевшие жители и те, которые уже успели вернуться, собрались на проспекте Карла Маркса у здания полусгоревшего оперного театра. Было нас не густо: что-то около трех-четырех тысяч человек. Подъехал «виллис». Рядом с водителем — полковник. Гляжу и глазам не верю. Не удержался, закричал:

— Товарищ Дементьев! Георгий Гаврилович!

Он или не он? Грезил этой встречей. Столько раз видел ее во сне и наяву, а тут растерялся. Но Георгий Гаврилович, похудевший, помолодевший, скинувший с плеч добрый десяток лет, уже шел ко мне:

— Здравствуй, Евгений. Какими судьбами? Что в Петропавловке? После митинга ко мне, в обком. Не забыл дорогу?

Вечером я сидел в кабинете первого секретаря Днепропетровского обкома партии. Это по рекомендации Георгия Гавриловича обком оставил меня в тылу врага. Перед ним я и должен был отчитаться за проделанную работу.

Звонили телефоны, хлопали двери. Заглядывали знакомые и незнакомые люди, сотрудники обкома. Наш разговор продолжался. Георгия Гавриловича интересовало все: на кого опирался в пропагандистской работе, почему потерял связь с подпольным обкомом, каковы методы и приемы гитлеровской пропаганды.

Я рассказал о том, как пытался связаться с партизанами, с фронтом, о своей работе в немецкой фирме «Украйнель».

…Как-то просматривая объявления на бирже, я узнал, что немецкой фирме «Украйнель» требуются грузчики. Заместитель шефа фирмы Роммель с вечно недовольным лицом, чем-то очень напоминающим кочан кислой капусты, отказал мне. При этом не без издевки заметил: «Их глауб нихт дас фон лерер айн эхтер трегер вирт». (Я не верю, что из учителя выйдет хороший грузчик). Но не прошло и недели после разговора с Роммелем, как я уже работал в фирме. И не грузчиком, а… счетоводом в отделе картотеки. Помогла одна знакомая — Лида, сотрудница фирмы. Она знала, с кем и как поговорить, где и чем подмазать. Вместе с переводчицей Инной Лида составила мне протекцию, и я стал винтиком хорошо налаженной коммерческой машины. «Украйнель» оказался одним из филиалов крупной немецкой фирмы, которая занималась сбытом нефтепродуктов. Выкачивая нефть из румынских промыслов «Плоэшты», фирма поставляла вермахту на восточный фронт бензин, обычный и авиационный, керосин, машинное масло, солярку и прочее. Ее центральное правление находилось в Лемберге (Львове).