Парни - [30]

И он ходил, никакой «кузькиной матери» никому не казал, говорили другие с администрацией, а он стоял и слушал, исполняя волю выбравших его. Почему-то и в другой раз его посылали еще охотнее, даже присовокупляя: «Кого же, как не Ваню? Он поавторитетнее».

А говорить он все-таки не умел с начальством, но вот эти слова: «Переходникова тоже, пожалуй, надо», «Переходникова не лишне будет послать», «Возьмите и Ваню» — и стали изменять порядок его помышлений и озаботили его вконец. А потом управление надумало отправить в московский ЦИТ хороших ударников для приобретения мастерства. Бригада и его выделила. Он спокойно это принял, не радуясь и не печалясь, а раздумывая:

«Видно, вся жизнь моя теперь пойдет в тревогах, в канители… Эхма!..»

И отправился получать расчет к отъезду.

Глава XII «ДУМЫ ОЧЕНЬ ТУГИЕ»

С тех пор как уехал Иван, Мозгун получил от него одно письмо, и оно поразило Гришу ядреностью мужицких мыслей, нарядностью словесного узора, а жестокая искренность растрогала. Мозгун никому не показывал письма и только прочитал сестре. Та выслушала и сказала:

— У глупого и речи необразованные. Деревенского мерина хоть в поповскую ризу одень, все будет ржать по-лошажьи.

Конец письма был такой:

«Так что надо, видно, жизнь нашу брать в беремя и в формалине купать, чтобы подохло в нем каждое вредное насекомое, а нужное осталось в цельности и сохранности. Потому что есть всякие такие: махнул ему по шее и отвалил вредную его башку — только доброе дело сделал, а он — глянь, это самое вредное насекомое над нашими головами реет. Тяни кобылью голову — с грязи на кобыле поедешь, а человека вытянешь — на тебе поедет. Повыше я залез, и голова кругом — вот про автозаводские наши законы дума; закон наш там — что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет. То работой томился, а теперь блажь по политике и духовности, ровно у попа. Какие ветры эту блажь ко мне в голову занесли? Теперь думы мои на постой стали. Эх ты, прямодушник! Поймешь ли? Тарахти да гнись, а упрешься — переломишься».

Однажды — дело тогда близилось к Новому году — Мозгун возвращался с постройки рабочих кварталов.

Мороз драл людей за уши. Он заставлял торопиться, и люди ежились на ходу, шарахались от грузовиков, пробегающих по шоссе, пугливо сталкивались друг с другом. Все серебрилось: и лес за профтехкомбинатом, и нагорный берег реки, и город в отдаленье. Мозгун столкнулся с человеком в огромной заячьей папахе, бородатым, сверх полушубка одетым в брезентовый плащ с капюшоном, на ногах великана были надеты огромные серые валенки.

— Ба, ты, Переходников!

— Угадал как раз, — ответил тот хмуро.

— Оброс ты, братец, как старовер. Из Москвы — и вдруг таким медведем! Ничуть не обкультурился.

— Нарочно отрастил.

— Отчего так?

— Мое дело.

Они подошли к заводской огороже и сели на кучу покрытой снегом тары. Мозгун рассматривал угрюмого Ивана пристально, трогая его за плечо, желая расшевелить и вызвать приятеля на разговор. Но тот не поддавался.

— А у нас, брат, затевается такая игра, — сказал Мозгун, — устроить показательное соревнование каменщиков: американца, потом старого рабочего с дедовскими приемами и цитовца. Тебя, значит. Завком определенно это решил. Ну, держись, брат! Гляди в оба, а зри в три.

— А что?

— Коль решил фабзавком, тому быть.

— Не сдрейфим.

Мозгун мысленно выругался: «И чем тебя пронять, не знаю».

— Письмо-то твое удивило меня. Думать ты начал.

Иван молчал.

— Москва-то как?

— Москва, она стоит на старом месте. Вся Москва, — пояснил Иван, — управляет и разговаривает.

— Про что же люди разговаривают?

— А они про то разговаривают, кому как надо управлять. А управители — они распоряжаются: кому как разговаривать.

— Что же, и тебя приучали разговарить?

— Как же! Первым долгом доклад приказали разговаривать. Да я отказался, у меня, мол, язык еловый. Посмеялись, да так меня и оставили работающим. Они там разговаривают, а я стену кладу. Там работающие люди тоже были. Здорово работающие. В чужих землях живали. Нельзя хаять.

Иван кивнул в сторону соцгорода.

— Прибавляется домов?

— По поводу домов тоже разговаривают, — улыбнулся Мозгун. — Теперь вот квартирные дома начали строить за счет домов-коммун.

— Угу! — произнес Иван.

— Наша бригада возмущается. Откуда растет это возмущенье, пока в толк не возьму. Костька, наверно, застрельщик.

— Угу! — опять сказал Иван.

— А я вот теперь и не знаю, какую сторону держать. Да, брат, вот как бывает!

— Угу! — снова произнес Иван.

«Оставлю его, не в духе что-то, — подумал Мозгун. — Мужицкая утроба», — и добавил напоследок:

— Ну а как кормили там тебя?

— Кормили-то — лучше не надо. Народ там гладкий. Финтит-винтит, под вечер под крендель с барышнями в кины ходит. А ребятишек там малая малость. Всю Москву изошел, одного мальца узрил. Торговал он папиросами с руки, — наверно, беженец с прочего города.

— А почему это тебя волнует? К чему это та сказал?

— А так. К слову пришлось — и сказал.

— не понравилась Москва, стало быть.

— Насчет чего?

— Вообще.

— Вообще только глупая баба пустомелет.

Мозгун задал еще несколько вопросов. На них также однословно ответил Иван, ежась, отворачиваясь.