Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [6]

При всем своем стремлении принизить значение парламентской программы Коссману приходится сделать исключение для двух ее пунктов: 1) стремление установить свой постоянный контроль над регистрацией королевских фискальных эдиктов; 2) запрет держать кого-либо под арестом без предъявления обвинения долее 24 часов. За ними он признает действительную «конституционную значимость», — они были порождены «духом, который можно назвать либеральным»[49]. Правда, он тут же оговаривается, что эти «широкие формулы» не были «абстрактными либеральными тезисами», что за ними стояли вполне конкретные цели личной и политической выгоды.

В прямом противостоянии с Коссманом, американский историк Ллойд Мут[50] видит не слабость, а силу парламентской Фронды в ее умеренности и практицизме. «Легализм» Парижского парламента позволил ему выработать самую рациональную тактику, блокировать осуществление актов правительственного произвола в то же время не впадая в крайность открытого неповиновения. Особое внимание парламентариев к вопросам финансового управления — свидетельство их деловитости, а не узости кругозора, ведь эти вопросы действительно были самыми неотложными.

Реформы парламентской Фронды сравнимы с первоначальной, умеренной программой реформ английского Долгого парламента — с тем выгодным отличием, что парижане сумели удержаться от революционного соблазна. Однако введенные реформами новые порядки оказались нежизнеспособными: они были продуктом чрезвычайных обстоятельств, роковых ошибок правительства, приведших к созданию широкой оппозиционной коалиции, которая распалась после первых успехов, и ее участники вернулись к прежнему состоянию «изолированности и соперничества»[51]. Тем не менее позитивный опыт Фронды был в дальнейшем использован французским абсолютизмом, в частности при осуществлении антифинансистской политики Кольбера.

В последние десятилетия французская историография, после стольких «вызовов» со стороны авторов-иностранцев, преодолела, наконец, традицию пренебрежительного презрения к Фронде. Этому способствовало общее оживление интереса к политической истории. Как и всякое крупное политическое потрясение, Фронда дала большой конкретный материал для изучения всего общества, для учета соотношения сил и интересов разных социальных групп. Именно это направление исследований является сейчас определяющим во французской историографии, которая, отказавшись от морализирующих оценок, стала относиться к Фронде как к важной исторической данности.

Нарушение традиционного равновесия означало и поиски нового равновесия, возможной альтернативы. Говоря словами И.-M. Берсе, Фронда была «моментом поиска возможных путей, проверки иллюзий и составления политических планов»[52].

Было высказано мнение о том, что парламентская оппозиция объяснялась конфликтом между ординарными, традиционными методами управления, которых придерживались парламентарии, и экстраординарными методами, ставшими особенно привлекательными для правительства в условиях военного времени. При этом победу политики чрезвычайных мер нельзя считать фатально неизбежной: «Безбрежный абсолютизм Людовика XIV не следует рассматривать как конечную цель развития французской монархии», ее модернизацию можно было бы проводить и традиционными методами[53].

Итак, возникает проблема исторической альтернативы, и здесь многое зависело от случая: если бы, например, регентом (а тем более стал такой умный, но слабый, привыкший подчиняться обстоятельствам человек как дядя Людовика XIV Гастон Орлеанский, «государство перешло бы к режиму ограниченной монархии… абсолютистский и централизаторский импульс, данный Ришелье, был бы заблокирован»[54].

Возможность переосмысления устоявшихся стереотипов сделала тему Фронды очень популярной: публикуются материалы научных дискуссий[55], много статей и книг[56], даже новые архивные материалы[57]. Все это должно привлечь к теме Фронды интерес и наших читателей.

Приступая к труду, я, естественно, должен сказать про собственную статью о Фронде, появившуюся в 1986 г.[58] и определить мое теперешнее к ней отношение. Целью этой статьи было дать первое в нашей исторической литературе связное изложение событий Фронды; в этом качестве она и сейчас сохраняет свое значение. Что же касается сделанной в ее конце попытки дать общее определение сущности Фронды, то уже из множества сопровождающих его оговорок следует, что это определение, правильное в очерченных для себя пределах, не претендует на полную адекватность. Напомню соответствующий абзац.

«Чем же была Фронда? Ее нельзя определить ни как феодальную реакцию, ни как буржуазную революцию. Время антиабсолютистского феодального сепаратизма уже отошло в прошлое, время буржуазных революций во Франции еще не настало. Именно невозможность найти для Фронды место в этой привычной системе исторических координат делает ее такой трудной для понимания. Уже из-за разнородности социального состава участников Фронда как политическое движение не обладала внутренней цельностью. Но если все же попытаться определить ее характер одной формулой, учитывая интересы наиболее широкого слоя участников движения на его начальном этапе, когда дело еще не было до такой степени осложнено привходящими моментами, то точнее всего назвать ее широким антиналоговым движением народных масс»