Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [4]

Может быть самый резкий отзыв о Фронде был дан Э. Лависсом — редактором и автором вышедшей в начале XX в. многотомной «Истории Франции», «официальным историком республики радикалов»[27]. «Нет ничего более печального и более постыдного в нашей истории, чем эти четыре года войны, никому не принесшие чести», — писал он[28], и поразительная краткость, с которой «История Франции» сообщает о столь позорных событиях, полностью соответствует этой оценке.

Ш. Норман особо отмечал бедность идейной программы парламентской Фронды, не ставшей «требовать созыва Генеральных Штатов и четко ставить вопрос об ограничении абсолютной монархии», поскольку столь непредсказуемое развитие событий непременно привело бы к отмене важнейшей привилегии парламентариев — продажности и наследственности их должностей[29].

Вплоть до середины XX в. отрицательная оценка Фронды была общепринятой: ее ругали как «слева», так и «справа». Если Ш. Норман считал требования парламентариев несущественными и фактически ничего не менявшими в государственном строе, то наиболее авторитетный представитель критики справа Ролан Мунье в тех же самых требованиях видел огромный разрушительный потенциал. «Парижский парламент, — пишет он, — шел к ограниченной монархии и даже открывал путь к республике. Его деятельность противоречила фундаментальным законам королевства и самой сущности монархии». Эта сущность состояла в принципе нераздельности короля и его парламента, суверена и нации. Противодействуя королевской воле, парламентарии совершали акт «отрицания монархии»[30].

В популярной форме критика Фронды справа была сформулирована Ж. Монгредьеном в статье «Если бы Фронда победила…»[31]. В этом гипотетическом случае, — пишет автор, — центральная власть крайне ослабела бы, страна бы фактически распалась на части, пришел бы конец осуществленной Ришелье централизации. Тот факт, что фрондеры выдвигали свои требования в разгар тяжелой войны, свидетельствовал о полном отсутствии у них «национального чувства» — Франция проиграла бы войну и даже лишилась бы национальной независимости. Конечно, режим победившей Фронды продержался бы недолго: с ним было бы покончено «железной рукой, французской или иностранной»[32].

В то время когда французские историки разных направлений решительно осуждали Фронду, мнение о ней иностранных авторов могло быть более позитивным. Немецкий историк Карл Федерн усматривал во Фронде движение аналогичное развернувшейся в Англии борьбе против абсолютизма, за «конституцию нового времени» (хотя отличие было в том, что во Франции народ еще не был настроен революционно)[33]. Американский историк П.Р. Дулин попытался (далеко не без натяжек) реконструировать особую идеологию парламентской Фронды, противостоявшую идеологии абсолютизма. Он пришел к убеждению, что Фронда «была основана на конституционной теории, согласно которой воля короля еще не является законом»[34], что власть во Франции, по мнению оппозиции, должна была быть разделена между королем, верховными палатами и принцами[35]. Такая постановка вопроса сделала актуальной проблему состояния «конституционной теории» во Франции середины XVII в.

Вышедшая в 1948 г. книга Б.Ф. Поршнева[36], вскоре получившая Сталинскую премию, претендовала на то, чтобы дать марксистскую трактовку Фронды; благодаря переводам сначала на немецкий язык (в ГДР в 1954 г.), а в 1963 г. на французский язык она стала широко известной в мировой исторической науке[37]. Исходным положением Поршнева была абсолютизация фактора классовой борьбы как демиурга истории. Картина выглядит предельно и принципиально упрощенной: «Друг другу противостояли две мощные материальные силы: сила сопротивления многомиллионных народных масс эксплуатации и сила, подавляющая это сопротивление. Все прочее не было материальной общественной силой…»[38]. Сама возможность побочной политической борьбы (со стороны аристократов, парламентов и т. п.) определялась наличием народных движений. Фронда возникает на их гребне: лава народного возмущения «клокотала повсеместно и непрерывно, и все более грозно по мере приближения ко времени Фронды»[39].

Все же автор чувствует, что двух актеров для такой сложной пьесы как Фронда недостаточно — он ведь считает ее не просто народным восстанием, но неудавшейся буржуазной революцией, а это значит, что надо определить место буржуазии в революции, которой она, в принципе, хотя бы вначале должна была руководить. Единственным реальным кандидатом на роль гегемона на первом этапе «революции» («Парламентская Фронда»), пока руководство антиправительственным движением не перешло в руки оппозиционной аристократии («Фронда Принцев»), был Парижский парламент и другие верховные палаты, т. е. сплошь одворянившаяся элита судейского аппарата. Прямо отнести это «дворянство мантии» к верхушке буржуазии, как это делали, опираясь на факты генеалогии и презрительные суждения аристократов, многие французские историки (например, уже упоминавшийся Ш. Норман), — такое решение для Поршнева было исключено: ведь тогда получалось бы, что государственный аппарат абсолютной монархии задолго до революции уже находился в руках буржуазии, а это противоречило теории формаций. Поэтому он старательно оговаривает: «Каждый буржуа, в той мере, в какой он превращался в чиновника… переставал быть носителем производственных отношений капитализма, он переходил в состав другого класса, живущего феодальной рентой…»