Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [37]

Если в 1631–1634 гг. эти комиссионные составляли, по данным Р. Бонни, в среднем 21,6 % в год от суммы контракта, то в 1635–1641 гг. — 25,4 %, а в 1643–1648 гг. — 27,25%[193].

Столь же распространенной становится самая мобильная форма кредитования — займы. Для периода 1594–1653 гг. Фр. Байяр подсчитала упоминания о 2723 займах, но только для 1626 (59,7 %) были указаны их размеры. Средний размер одного займа в 1637–1650 гг. несколько превышал 0,4 млн л.[194]

Р. Бонни сделал попытку дать сводку (конечно, неполную) размеров займов, которая дает наглядную и правдоподобную картину их крутого роста со второй половины 1630 — х годов: от 5,1 млн л. в 1636 г. до 1641 г. они росли неуклонно (по годам соответственно: 10; 13,5; 15,9; 37,6; 41,6 млн л.). В 1642 г. объем займов снизился до 26,1, зато в 1643 г. вырос до рекордной цифры 63,2 млн л.[195]

Займы были насущно необходимы: в военных условиях звонкая монета обращалась быстро, и в государственной казне было мало наличных[196]. На займах держалась и система откупов-контрактов, поскольку еще до каких-либо своих платежей, сразу после утверждения договора, контрактант должен был получить наличными свои комиссионные. По займам в 1643 г. выплачивалось 15 %, как о том говорил сюринтендант финансов д'Эмери 31 августа 1647 г. перед коронными магистратами парламента, — что намного превышало законный уровень ссудного процента для частных займов (5,6 %), но в той обстановке, видимо, считалось нормальным. Погашение производилось из расходов 1644 и 1645 г., иногда расчет растягивался до трех лет.

Эту ситуацию еще нельзя назвать кризисной, но зависимость государства от финансистов становилась все более явной[197].

А между тем налогоплательщики, естественно, ждали от нового царствования облегчения своей участи и иной финансовой политики. За три дня до смерти Людовика XIII д'Ормессон записал в дневнике: «Говорят, что как только король умрет, дела пойдут совсем по другому (l'on parloit… de faire monde nouveau) — тогда примутся за финансистов и заберут у них деньги, которых очень много, и так удовлетворят общую к ним ненависть»[198]. Десять лет спустя оппозиционный публицист Клод Жоли вспоминал, как ожидали от Анны Австрийской, что с первых же дней ее регентства начнутся преследования финансистов, «и было видно, что все сердца полны весельем, а на всех лицах светилась радость»[199].

Понятно, что такая перспектива заставляла нервничать государственных кредиторов. Венецианский посол Джироламо Джустиниани писал дожу в депеше от 15 мая 1643 г.: «Сейчас здесь особенно обеспокоены нехваткой денег, ибо все откупщики прекратили платежи, по талье и прочим поборам ничего не поступает», так что правительству приходится расходовать запасы казначейства[200].

Подчиняясь общим настроениям, правительство регентши поспешило принять решение о создании Палаты правосудия для суда над финансистами[201]. Спохватились очень быстро — только что созданная палата была распущена большой королевской декларацией 3 июля 1643 г. (той же, где было объявлено о снижении тальи, о чем ниже)[202], а возбужденные в ней дела были переданы обычным судьям. В тот же день появилась королевская декларация о гарантии процентов по данным королю займам, даже если заимодавец должен был иметь дело с Палатой правосудия[203]. Но и этого было мало для успокоения финансистов — в сентябре 1643 г., сразу после падения Бофора, правительство провело через Парижский парламент постановление об освобождении всех финансистов от судебных преследований при условии выплаты ими 12 млн л.[204] Все эти колебания политики, конечно, были связаны с борьбой внутри правительства между Мазарини и группировкой «Значительных», о подробностях которой нам ничего не известно.

Но главным был вопрос о размерах тальи, столь резко и некстати повышенной при покойном Ришелье, не предвидевшем, что 1643 г. будет уже годом нового царствования. Слухи о прощении то ли недоимок, то ли даже всей тальи широко распространились, сопровождаясь многочисленными эпизодами крестьянского сопротивления. Уже 20 мая Государственный совет распорядился немедленно приступить к взиманию тальи за 1643 г. и недоимок за прошлые годы, а интендантам расследовать случаи распространения слухов об ее предстоящем снижении, распространителей же судить «как мятежников»[205].

13 июня: в приходах элекций Шартр, Шатоден, Вандом и Монтаржи (Орлеанское генеральство), «там, где плательщики тальи будут бунтовать», размещать на постой солдат; интенданту проверить приходские списки и «следить за теми духовными лицами, сеньорами и дворянами, которых подозревают в поощрении мятежа»[206]. 11 июля: участники волнений против сбора тальи объявляются виновными в «оскорблении величества»[207]. 14 августа: интенданту выявлять и судить распространителей слухов, мешающих сбору тальи в генеральстве Пуатье[208].

Для западнофранцузских областей была характерна широкая поддержка крестьянских антиналоговых движений местным дворянством, которое могло выступать и в роли подстрекателей: «Некоторые знатные лица (personnes de condition), — пишет 18 июля интендант де Эр из Сомюра, — до такой степени внушили народу, что ему скостят талью (que Ton leur remettrait les tailles), что народ до сих пор на это надеется»