Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [144]

Итак, подросший король будет полновластным, абсолютным монархом — и мог ли памфлетист быть уверенным, что он не захочет отменить реформаторское законодательство 1648 г.?

Из того же круга сторонников Гонди вышел большой памфлет «Руководство доброму гражданину, или щит законной обороны от натиска неприятеля»[778], где всячески восхваляется поведение «благородного прелата» в Дни Баррикад, осмеянного тогда «придворными шутами». Брошюра появилась уже в марте, в последний месяц Парижской войны. Явная перекличка с «Брачным контрактом» — требование непременного созыва суровой Палаты правосудия и, особенно, включения в текст подготавливаемого мирного договора специального пункта о переменах в воспитании короля.

Важной задачей автора было отвергнуть выдвинутое правительством противопоставление парламенту Генеральных Штатов. Он напоминает о печальном опыте Штатов 1614–1615 гг., которые стоили Франции «многих миллионов» и где все состязались в красноречии, но «никакой реформы от того не последовало». И это понятно — депутаты Штатов выдвигаются волею правящих страной фаворитов, они не обладают независимостью парламентов, в которых и так имеются представители всех сословий.

Перу того же автора-фрондера принадлежит появившийся в самом конце марта «Эпилог, или последнее средство для доброго гражданина при общественных бедствиях»[779]. Здесь затрагивается главный для парижан вопрос о праве на сопротивление воле монарха. Простейшим было то оправдание, которое с самого начала приводили все парламентарии, начиная с Моле — естественное, общее право на самозащиту, когда речь идет об угрозе жизни и имуществу. Но автор ставит вопрос гораздо шире, разбирая, как быть, если государь своими нестерпимыми налогами доводит народ до общего восстания. Колоритно его высказывание, выраженное юридическим слогом: «Когда весь народ в одном порыве, движимый общим интересом, поднимается против угнетения — это уже не мятеж и неповиновение, но как бы судебный процесс, который ведется в форме войны и решается силой оружия по воле Бога, который является сувереном как короля, так и народа, и последней апелляционной инстанцией (le dernier juge d'appel)»[780]. Такой «процесс» может привести даже к коренному изменению государственного строя — «и это происходит в наши дни во многих странах Европы»[781]. Правда, для применения к ситуации такой оценки надо, чтобы произошло восстание именно всего народа. Но массовое восстание, как правило, начинается с частных актов неповиновения, а их автор запрещает: частное лицо не должно силой сопротивляться сбору несправедливых королевских налогов, и когда монарх отдает несправедливые распоряжения (если только они не противоречат религии), подчиненные обязаны их исполнять, проявляя угодное Богу терпение.

«Эпилог» обратил на себя внимание Б.Ф. Поршнева, увидевшего в нем одно из свидетельств распространенности республиканских идей. За это как будто говорила тирада: «Абсолютная власть не соответствует  нашим нравам ни как христиан, ни как французов»[782]; самый термин «монархия» для автора памфлета также является одиозным. Но это вовсе не означало республиканизма, а лишь непривычный для нас «сдвиг» в терминологии. «Монархия» (власть одного) воспринимается как синоним «деспотии», и ей противополагается не республика, но «королевская власть» (royauté). «Королевская власть руководствуется разумом, монархия — произволом», «цель королевской власти — общая польза, цель монарха — его собственная польза»[783]. Перед нами всё то же аристотельянское противопоставление «хорошего» и «плохого» варианта одной и той же формы правления.

Вопрос о праве на сопротивление монарху ставится и в широко известном памфлете «Совет господам из Парижского парламента от провинциала»[784]. Появившийся в марте 1649 г., он вызвал целый ряд откликов «за и против» именно по этому вопросу, который «провинциалом» решается довольно просто: «Как только король злоупотребляет властью, данной ему Богом… он перестает быть королем, а подданные — подданными»[785] — ведь такой король нарушил бы клятву охранять законы и защищать подданных, данную им при коронации на Евангелии. И если автор «Эпилога…» готов принять как данность всеобщее восстание народа (оставляя неясным, кто определит, что оно является действительно всеобщим), то ответ провинциального памфлетиста четок: тот момент, когда монарх «перешел за грань» и фактически перестал быть законным королем, должен определять парламент, который не может уклониться от этой особой ответственности — иначе зачем он? Ибо подданные освобождаются от повиновения тираническому правительству не своей волей (иначе они стали бы судьями в собственном деле), но тогда, когда неповиновение разрешено им постановлениями Парижского парламента.

«Совет провинциала» представляет интерес как образец памфлета, где превознесение парламента сочетается с давлением на него, с предъявлением тех требований, которые он не мог и не хотел выполнить. Щедро льстя парламенту, называя его «солнцем всей Франции, а может быть, и всей Европы»[786], автор тут же упрекает его в том, что он сам не понимает своего значения, не видит причины всех бедствий, а это не что иное как продажность должностей, благодаря которой в ряды парламентариев проникают выходцы из финансистских семей, из черни, а не самые достойные люди дворянского происхождения. Характерная позиция поддерживавшей парижан части провинциального дворянства! Решительно осуждается уже проявившаяся склонность парламента к примирению с двором: ведь победа легко достижима, стоит лишь решиться и устроить массовый поход парижан на Сен-Жермен.