Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [128]

Но и «военная партия» приготовила свой сюрприз. Парижских генералов совсем не устраивала наметившаяся перспектива мира при сохранении политического статус-кво, если бы при этом были забыты их личные интересы, из-за которых они и вступили в борьбу с Мазарини.

Когда парижское командование решило сосредоточиться на конвоировании продовольствия, отказавшись от крупных столкновений с противником, оно рассчитывало, что затягивание войны будет на руку осажденным. В запасе было три козыря. Во-первых, помощь с запада: если бы Лонгвиль полностью овладел ситуацией в Нормандии и ударил с тыла на Сен-Жермен, то к середине февраля эти надежды уже увяли (хотя обнадеживающие ложные слухи продолжали распространяться). Во-вторых, помощь с востока: если бы маршал Тюренн, командующий французской армией в Германии, примкнул к восстанию и двинулся к Парижу, на помощь своему брату Буйону. Но позиция маршала внушала подозрения Мазарини, и он принимал свои меры против этой возможности. В-третьих… (но третий козырь был самым секретным: в отличие от первых двух он никак не мог быть одобрен парламентом, и тут требовалась особая тонкость) в-третьих — помощь с севера, от стоявшей во Фландрии испанской армии. Акт государственной измены, за которую при Ришелье поплатился головой вступивший с ним в борьбу королевский любимец Сен-Мар.

Правда, уже с середины января, когда стало ясно, что быстро расправиться с Парижем не удастся, Мазарини вступил в контакты с переселившимся из Мюнстера в Брюссель лидером испанской дипломатии Пеньярандой. Мирными переговорами эти сношения считать невозможно: оба политика были слишком искушенными дипломатами, чтобы в столь неясной обстановке выдвигать какие-либо конкретные предложения; сновавшие между Брюсселем и Сен-Жерменом курьеры передавали общие заверения во взаимном миролюбии.

Для Мазарини были важны не мирные переговоры, а их имитация: пусть парижане думают, что мир вот-вот будет заключен и тогда им придется туго.

Положение Пеньяранды было более сложным, он стоял перед альтернативой. Можно было воспользоваться затруднительным положением партнера и навязать ему выгодные для Испании условия мира (особенно если испанцы при этом окажут военную помощь против парижских мятежников). Но тут нельзя было «перегнуть палку»: слишком жесткие требования могли привести к примирению двора с парламентом на «патриотической» основе, и тогда ответственность за продолжение войны пала бы на испанцев. Если же Мазарини будет свергнут, все сделанные им уступки отменит победивший парламент, и испанцы будут выглядеть пособниками тирана-кардинала. Наступательные военные действия пока можно вести на завоеванных французами землях во Фландрии, но не на территории самой Франции, чтобы не способствовать примирению двора и парламента.

В общем выходило, что нужно, не отказываясь от переговоров, тянуть время, выжидая, пока какие-либо события продемонстрируют необратимость внутрифранцузского конфликта.

Лучше всего было бы, если бы Парижский парламент сам обратился к Испании, которая тогда заняла бы положение арбитра — и странно (пишет 30 января Пеньяранда), что этого до сих пор не происходит[720].

Испанцы решили сделать первый шаг. В конце января сам наместник Испанских Нидерландов эрцгерцог Леопольд Габсбург (младший брат императора Фердинанда III) предложил Конти, чтобы Парижский парламент стал «арбитром общего мира между королями Франции и Испании». Странная позиция для верноподданных французского короля, приравненных к рангу нейтральной державы! Ответом на это предложение была собственноручная инструкция, выданная Конти 3 февраля его агенту де Лэгу, отправленному в Брюссель. Рассыпаясь в благодарностях эрцгерцогу, принц писал: «Я думаю, что совершенно необходимо быстро двинуть вперед все готовые отряды и сразу же по прибытии сьера де Лэга отправить депутата в парламент…»[721].

Короткая ответная записка эрцгерцога Леопольда от 10 февраля является верительной на подателя — очевидно, того самого «депутата», об отправке которого просил Конти[722]. Это был испанский монах-бернардинец дон Хосе де Ильескас-и-Арнольфини. Прибыв в Париж и передав Конти устные инструкции эрцгерцога, он поступил в распоряжение принца, который должен был снабдить его самой свежей информацией и выбрать день для выступления в парламенте.

В тот же день 10 февраля — через два дня после поражения при Шарантоне — Конти пишет инструкции для нового посланца к эрцгерцогу, маркиза Нуармутье[723].

Он умоляет Леопольда немедленно идти на Париж со всеми своими силами; с ним, конечно, будет подписан союзный договор, который Конти, осторожности ради, ратифицирует не ранее чем когда испанская армия будет находиться в 15 лье от Парижа.

Итак, 19 февраля, когда коронные магистраты докладывали в парламенте о благосклонном приеме их королевой и парламентарии готовились принять решение об отправке в Сен-Жермен уже настоящей благодарственной депутации с представителями всех палат (и такое решение было принято 20 февраля, вопреки мнению заколебавшегося Брусселя, хотевшего снова ограничиться посылкой коронных магистратов) — в этот самый день Конти неожиданно объявил, что к нему прибыл представитель эрцгерцога Леопольда, который хотел бы выступить перед парламентом.