Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [125]
После этого заступничества парламентарии (не проверяя полномочий ораторов из Экса) сочли, что у них появился хотя и далекий, но верный союзник; стали распространяться ложные слухи, будто Эксский парламент тоже принял постановление о необходимости смещения Мазарини.
Сношения с Руанским парламентом имели, конечно, большее практическое значение. Сразу после получения известий об успехе Лонгвиля парижане отправили своим нормандским коллегам пакет документов, объясняющих их политическую позицию; при этом они просили оказать столице помощь людьми и деньгами. Руанцы ответили подобным же образом, отправив для ознакомления копии важнейших актов, принятых ими после переворота. Их доставил советник Руанского парламента Мирон, которому предстояло стать постоянным представителем своего трибунала в Париже. 5 февраля он был заслушан в парламенте. Было решено поддержать решение об уничтожении руанского «семестра», представив о том ремонстрации королеве, а также вступить с Руанским парламентом в такой же союз, как и с Эксским, обязавшись не заключать с двором сепаратного мира.
Зато парижане просили руанцев принять постановление с требованием отставки Мазарини, к чему нормандцы были вовсе не склонны. Они всячески оттягивали это решение, ссылаясь на неотложные дела, да так его и не приняли, несмотря на все настояния союзников; большинство руанских парламентариев считало, что «интересы городов Парижа и Руана совершенно различны, а потому и их поведение должно быть различным», ибо для Руана «вопрос об особе кардинала не имеет значения»[708].
После победы Лонгвиля в Руане положение оппозиции стало выглядеть предпочтительным. Она была преисполнена веры в свою победу, парижская пресса распространяла множество ложных слухов о повсеместно происходящих восстаниях. Иностранные дипломаты прогнозировали вероятность близкого падения кардинала.
К тому же последние дни января ознаменовались серьезной военной неудачей королевской армии. В системе блокады зияла брешь, позволявшая Парижу получать продовольствие из его традиционной житницы, области Бри (к юго-востоку от столицы, на правом берегу Сены). Здесь парижанам принадлежали важные опорные пункты: замок Лезиньи (владение ставшего на сторону оппозиции герцога Люина, сына герцогини Шеврез от ее первого брака) и городок Бри-Конт-Робер.
Правительственные отряды попытались занять Бри-Конт-Робер, но были отбиты силами забаррикадировавшихся местных жителей, даже без помощи парижан.
Правительство начинает подавать сигналы миролюбия. 27 января Мазарини пишет своему агенту в Париже, епископу Доля Коону о желательности прибытия в Сен-Жермен из Парижа неких прелатов-посредников.
Двор ничего так не желает, уверяет кардинал, «как узнать, что господа парламентарии вернулись к исполнению своего долга, и всякий, кто доставит свидетельства этого, будет очень хорошо принят…»[709].
И такой прелат приехал — архиепископ Тулузский де Моншаль. Он напрямик говорит и Мазарини, и королеве, что единственным препятствием к заключению мира является пребывание кардинала у власти. Его не обрывают. Мазарини с грустью отвечает, что сам добровольно ушел бы в отставку, если бы был уверен, что это приведет к умиротворению, но этой уверенности у него нет. Архиепископа осыпают заверениями в стремлении двора к примирению, но дают понять, что парламенту следует первому совершить какой-либо акт почтительности, пусть даже чисто словесный. С этим результатом прелат вернулся 6 февраля в Париж.
Но и умеренные парламентарии во главе с Моле и Мемом уже проявляли склонность к примирению. Не только потому, что общая ситуация позволяла надеяться на самые выгодные условия мира, но и потому, что положение в городе начало вызывать у них сильное раздражение и беспокойство.
С конца января в Париже укоренился новый способ изыскания денег на нужды обороны — обыски по доносам. 26 января д'Ормессон записал о находке целых 270 тыс. л. наличными, припрятанных в погребах бюро откупа габели. О существовании клада разузнал и известил власти некий слуга маршала Ламот-Уданкура, и маршал истребовал для себя из этой суммы 80 тыс. л. в счет невыплаченного ему королевского жалованья; прочее пошло в фонд обороны города[710]. Затем пошли обыски в домах лиц, связанных с финансовым ведомством.
У мадам Галлан, жены секретаря финансовой секции Госсовета, по доносу каменщика, были найдены под полом 25 тыс. л. серебром, серебряная посуда и драгоценности. 29 января парламент обсуждал, что делать с этими деньгами: практика конфискаций еще не установилась, и умеренные парламентарии хотели ее ограничить. Некоторые были за то, чтобы вернуть деньги хозяйке за вычетом таксы, на которую она была обложена (3 тыс. л.), другие — чтобы взять их у нее в долг, но победили сторонники конфискации, говорившие, что «ее муж нажил достаточно денег в финансовых делах, и сейчас он находится в Сен-Жермене»[711].
С тех пор судьба каждого найденного клада обсуждалась в парламенте: предъявляли свои претензии кредиторы, родственники, но, как правило, принималось решение о конфискации на нужды города. А поскольку серебряная посуда имелась у множества зажиточных горожан, риск потери имущества касался их всех: столовое серебро отправляли на переплавку и чеканку монеты. Доносчики получали десятую часть от стоимости найденного, и они старались.
