Парижский оборотень - [29]

Брамон отер холодный пот со лба. «Слава Богу!» — прошептал он. И пнул тело. Когда же было первое попадание? И вдруг он заметил, что в меху на шее животного утопает ошейник. Он узнал зверя.

Утром Брамона нашли лежащим рядом с телом Цезаря.

Лесничий тяжело болел две недели. Потом пошел на поправку. Когда стало можно его навещать, сам староста почтил визитом его скромный дом и поздравил героя:

— Приносим свои глубочайшие извинения, — сказал он, — и многочисленные благодарности. Вы славно послужили нам, и я прослежу, чтобы об этом узнали в префектуре.

Ослабевший от болезни, но счастливый Брамон смог лишь кивнуть. В его глазах стояли слезы.

Староста собрался уходить. Но сначала подошел к изголовью кровати и похлопал Брамона по плечу.

— Кто знает, — добавил он, широко улыбаясь, — может, вам и медаль дадут.

Даже жена радовалась за мужа.

— Но серебряную пулю верни, — сказала женщина, — она моя. И теперь она станет мне в два раза дороже.

— Странно, что ее в теле собаки не нашли, — прошептал Брамон. — Но как поправлюсь, сразу пойду ее искать. Вряд ли это сложно. Значит, то был пес Вобуа, — продолжал рассуждать он. — А я ведь так сразу и подумал. С тех пор, как я Цезаря убил, волков не видели?

— Ни одного, — заверила его жена. — И куры пропадать перестали.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вот так в Монт-д'Арси проходила великая охота на волков, продлившаяся чуть более полугода и — во всяком случае, после того, как злодей нашелся — превратившая каждого жителя в следопыта и героя.

Жозефина, например, очень обрадовалась, когда утром ей сообщили, что Брамон убил зверя и тот оказался не волком, а Цезарем, псом Вобуа.

— Эта охота всех с ума свела, — сказала она. — Бертран жаловался, что она ему каждую ночь снится, — и поспешила в комнату сына с криком: — Подъем, лежебока. Волка убили, кошмары тебя мучить перестанут.

Бертран, щеки которого горели алым, повернулся к ней.

— Мамочка, не хочу вставать. Плохо себя чувствую. Нога болит так, что не пошевелиться.

— Как? Что на сей раз? Вечно ты найдешь отговорку, лишь бы поваляться подольше. Клянусь, не понимаю, что произошло с моим прежним хорошим мальчиком Бертраном. Был он такой послушный. Ел все, что перед ним ни поставишь, сам шел спать, а по утрам вставал и чувствовал себя прекрасно. Давай, милый, покажи мне, где болит, а потом быстренько прогуляемся до деревни. На улице морозит.

Она отдернула одеяло, ребенок застонал.

— Вот тут. — Он пошевелил левой ногой.

— Господи! — не сдержала возгласа Жозефина. Нога действительно выглядела плохо: на икре зияла ужасная рана, а вокруг была спекшаяся кровь.

Женщина побежала за месье Эмаром. Он работал внизу, у себя в кабинете, но сразу поспешил к мальчику. Осмотрев ногу Бертрана, он тут же послал Жозефину за врачом.

— Скажи Гиймену, пусть гонит гнедую во весь опор, — прокричал он вслед, когда она спускалась к крыльцу.

Бормоча: «Oh, mon Dieu, quel malheur, quel malheur!»[49]

— Франсуаза принесла теплую воду и тряпку промыть окровавленную ногу. Галье лично занялся этим.

Рана оказалась глубокой, словно, как сперва подумал Эмар, паренек наткнулся на вилы.

— Ты опять прыгал с сенника в амбаре? — спросил он.

— Ай! — воскликнул Бертран. — Больно. Нет, не прыгал я там.

На другой стороне ноги, прямо возле кости, виднелась рана поменьше, и она только укрепила Эмара в его предположении. К тому же, промывая ее, он нащупал под кожей нечто твердое.

«Святые небеса, — пронеслось у него в голове, — да там застрял обломок вил». Эмар надавил на кожу большими пальцами, надеясь, что железо выйдет.

— Конечно, — произнес он, когда из раны показалось что-то маленькое и блестящее, — это острие зубца.

Невзирая на вопли Бертрана, он принялся давить сильнее, пока не почувствовал, что может ухватить металл ногтями и вытащить его.

К счастью, в эту минуту Франсуазы в комнате не было. Она пошла за водой и бинтами, что стало настоящей удачей. Иначе Эмар не смог бы объяснить ей находку: ведь стоило ему вытащить застрявший предмет, как он сразу понял, что никакой это не обломок вил, а пуля — та самая, серебряная, о которой Брамон раструбил на всю деревню.

Бертрану, все еще стонавшему в голос и не смотревшему на него, он ничего не сказал. Просто положил пулю в карман жилета и стал дожидаться врача. Приехавший чуть позже доктор увидел чистую рану и заверил всех в скором выздоровлении пациента.

— Вилы, слава Богу, лишь задели мышцы голени и не попали в кость. Если ничего сверхъестественного не произойдет, в чем я не сомневаюсь, он встанет с кровати через неделю.

Врач ушел, а Эмар, выпроводив Жозефину и Франсуазу за дверь, приступил к строгому допросу мальчика.

— Бертран, ты обязан мне все рассказать. Не скрывай ничего. Где ты был ночью?

— Тут, в постели.

— Тогда каким образом ты поранился?

— Дядя Эмар, я не знаю.

— Давай же, Бертран, выкладывай. Такую рану в кровати не получить.

— Дядюшка, если я вам расскажу…

— Бертран, — прервал его Эмар, — посмотри мне в глаза. Ну же. — Он взял мальчика за руку, пытаясь успокоить. — Я тебя наказывать не стану, я лишь хочу знать правду.

Он не раз брал Бертрана за руку и никогда ничего особенного не замечал. Однако теперь по его спине поползли мурашки.