Парижские бульвары - [83]

Я ничего не ответила. Про себя я уже решила, что ничего не скажу Клавьеру. Не следует никого впутывать в это дело… У Рене и так много забот: достаточно послушать, как его проклинают на всех парижских перекрестках… А я… Я, наверно, все-таки влюбляюсь в него, раз меня это волнует.

Батц повернулся ко мне. Левое веко у него чуть заметно дергалось, словно от нервного тика.

– Вы свободны, сударыня.

Даже король не мог бы закончить аудиенцию более высокомерно.

Когда я шла к карете, в которой Бальтазар Руссель, загадочный и молчаливый, должен был отвезти меня из Эрмитажа де Шаронн домой, из ночной темноты вынырнула коренастая приземистая фигура и направилась ко мне. Я услышала громкий, исполненный радости голос:

– Ах, как я рад, мадам, как я рад! Подумать только, встретить вас здесь – это так неожиданно!

Я узнала того самого толстяка, что присутствовал у Батца за ужином, и была уверена, что встречала его раньше, только не могла вспомнить фамилии.

– Разве вы не узнаете меня, мадам? Конечно, раньше вы так мало обращали на меня внимания! А ведь я Боэтиду.

Да-да, я его вспомнила. Этот человек при Старом порядке вечно вертелся вокруг моего отца, выпрашивая какие-то мелкие должности и пенсии. Я не знала, каков круг его занятий и зачем он нужен моему отцу, да и не хотела знать.

– Да, господин Боэтиду, я узнала вас.

– О, какое счастье! Дочь принца не забыла меня?

– Конечно нет, – произнесла я рассеянно.

– Могу ли я увидеть вас снова, чтобы засвидетельствовать свое почтение?

Я нетерпеливо переступила с ноги на ногу и увидела, что Руссель уже подает мне знаки. Торопливо отступив от Боэтиду, я равнодушно пробормотала:

– Мне очень жаль, сударь, но мне надо ехать. Поверьте, я была очень, очень рада с вами встретиться.

Боэтиду сейчас весьма мало занимал мои мысли.

ГЛАВА ШЕСТАЯ УЗНИЦА ТАМПЛЯ

1

Великий христианский праздник сретенья Господня пришел в Париж вместе с первым дыханием весны. Было тепло, как в марте, солнце залило город ласковым светом, и растаяли остатки снега. Разбухла от воды Сена, и вербы на Волчьем острове, выше Сите, купали в реке свои длинные ветви с чуть набухшими почками. Цветочницы продавали первые букетики подснежников, лица парижан чаще освещала улыбка, и Париж наполнился нежными запахами, задышал теплом, заголубел чистым небом и зазвучал звонкими апрельскими переливами – казалось, что уже весна, хотя был только февраль.

Но лицо сержанта, ведающего охраной третьего пропускного пункта, ведущего в Тампль, было под стать ноябрю.

Двое первых ворот мы прошли легко, не встретив никаких препятствий. Моя спутница Бабетта, дородная и румяная, как крестьянка, только что приехавшая в Париж, служила в Тампле с самого августа и уже успела познакомиться с солдатами. Она была вне подозрений. Батц щедро заплатил ей, и за эти деньги она легко согласилась провести меня в Тампль под видом своей помощницы и ни в чем мне не препятствовать.

Я была одета как обыкновенная служанка: пышный, весь в оборках белый чепец, кокетливо заколотый дешевой булавкой, серый корсаж, черная суконная юбка и длинный накрахмаленный передник, шуршащий, как оберточная бумага, а поверх всего этого – темный буржуазный плащ, стянутый у шеи тесемкой. Вместе с Бабеттой мы несли медный таз с ручками, заполненный горячими блинами, свежим сыром, бутылями молока и крынками сметаны. Творог был еще теплый и своим запахом приятно щекотал ноздри.

Сержант подозрительно покосился на содержимое таза, снял с плеча ружье и штыком подбросил вверх несколько блинов, проверяя, нет ли чего запретного. Вопреки его ожиданиям, там действительно ничего не было, но действия сержанта вызвали горячий протест со стороны Бабетты.

– Да чтоб вам провалиться, болван вы эдакий! Невежа вы и есть невежа! Поглядите, что вы наделали! Станет ли это теперь есть вдова Капет? Дурак вы последний! Зальете глаза спозаранку вином и готовы потом все на свете испортить.

– Закройте свой рот, глупая женщина, – сказал сержант гнусавым голосом. – Я стою на посту. Кто это сегодня с вами? Что за девицу вы привели с собой? Я никогда ее не видел, прежде вы брали с собой другую помощницу.

Бабетта приняла воинственную позу.

– Ах, если весь вопрос в том, чтобы гнусавить, то за этим дело не станет! – И она загудела в нос самым отвратительным образом: – Мой генерал, прежняя помощница ушла от меня, потому что подыскала лучшее место. Разве я не имею права взять себе другую?

Сержант не слушал ее.

– Ступайте в караулку, там вас обеих обыщут. Ступайте, кому сказано! Ну?

Бабетте, несмотря на ее воинственность, пришлось подчиниться, и она увлекла меня за собой в караулку, награждая по пути сержанта очень нелестными эпитетами.

Нас действительно обыскали, прощупали швы одежды, проверили подкладки, нижнее белье – причем этим занимались не женщины, а простые солдаты, мужчины. Надо сказать, они тоже были смущены свалившейся на них миссией, но дело свое исполняли исправно. Результаты обыска были ничтожны: у Бабетты отобрали кухонный нож, объяснив, что у повара ножей достаточно.

Таким образом, два лимона, помещенных в нашем тазу, показались солдатам совершенно невинными.