Парижские бульвары - [33]

Действительно, ведь Трибунал создан не только для того, чтобы рубить головы.

Шли дни. Они ознаменовались только тем, что нас стали выпускать на улицу, к фонтану, чтобы мы могли умыться и выстирать белье, – надо признать, мы были в таком состоянии, что даже такая малость нас несказанно обрадовала.

3

На рассвете 15 августа пронзительно задребезжали засовы, и обитая железом дверь камеры распахнулась. Утренний полумрак еще не рассеялся, и надзиратель присвечивал себе фонарем. Женщины сонно садились на своих убогих ложах, воровки и проститутки встречали надзирателя бранью и непристойными телодвижениями, сумасшедшие начинали тихо выть. Я разбудила Валентину. Взгляды наши прикипели к надзирателю: уж не пришел ли он сообщить нам о предстоящем суде?

– Гражданка ла Тремуйль, бывшая принцесса, выходите! Услышав это, я принялась быстро одеваться, достала из укромного уголка туфли – их приходилось прятать, чтобы не украли.

– Быстро, быстро, что вы там копаетесь! Валентина поспешно поцеловала меня:

– Да хранит вас пресвятая дева, Сюзанна.

Я полагала, что меня вызывают для допроса, и очень сожалела, что до сих пор не обдумала своих ответов. Сейчас мысли у меня мешались, я ни о чем не могла думать сосредоточенно.

Надзиратель, хмурый и молчаливый, шел позади меня, звеня ключами. Коридор был длинный и темный, сквозь стены, несмотря на жару, сочилась сырость. Женщины в камерах уже просыпались, и оттуда доносились первые утренние брань, смех и возня.

– Стой, – раздался сзади голос надзирателя.

Я остановилась, в недоумении оглянулась. Синюшное лицо моего конвоира выделялось в полумраке мертвенно-бледным пятном.

– Сейчас мы выйдем во двор, – тихо произнес он, – там нет лишних ушей. Я тебе скажу кое-что.

– Но куда меня ведут?

– Увидишь.

Пораженная, я послушно вышла на залитый солнцем двор. Здесь я часто стирала белье у фонтана. Тюремный двор был перегорожен Толстыми прутьями высокой железной решетки, так хорошо мне знакомой, – она отделяла женскую половину Ла Форс от мужской. Подойдя к решетке и улучив удобный момент, можно было обменяться словами с заключенными мужчинами и узнать новости.

– Слушай, – быстро, почти скороговоркой произнес надзиратель, – сейчас тебя переведут в другую камеру. Твое спасение – в каменном колодце, помни об этом!

Больше он ничего не сказал, втолкнув меня за решетку и передав другому конвоиру. Я абсолютно ничего не поняла. Спасение – от чего? Ведь меня еще даже не судили!

Другая мысль пронзила меня – Валентина де Сейян де Сен-Мерри! Она ведь осталась там, в женской камере, без меня!

Сильным движением вырвавшись из рук нового надзирателя, я бросилась назад к решетке, судорожно вцепилась в холодные прутья руками:

– Я не пойду одна! Я буду кричать, если вы не отпустите со мной и мою подругу!

Оба надзирателя, несомненно кем-то подкупленные, в ужасе бросились ко мне. Тяжелая потная рука зажала мне рот. Сопротивляясь, я едва удерживалась от желания вцепиться в эту руку зубами.

– Вы просто хотите отделить меня от всех, чтобы расправиться! Я переполошу всю стражу, я никуда не пойду без Валентины!

– Она рехнулась! – хрипло воскликнул один из них. – Ее надо запихнуть куда-нибудь, иначе она и нас подставит под удар.

Надзиратель, тот самый, что привел меня из женского отделения, внимательно заглянул мне в лицо:

– Нет, она не сумасшедшая. Как зовут твою приятельницу, гражданка?

– Валентина, – проговорила я. – Валентина де Сейян.

– Ты что, Жерве, решил выполнять капризы этой дикой кошки?

– Но она так вопит, – произнес Жерве. – Послушай, гражданка, я приведу тебе твою Валентину сегодня вечером, только перестань кричать.

– Почему вечером? – проговорила я, отдышавшись. – Почему не сейчас? Она очень слаба, ей нужен уход.

– Какого черта! – возмутился надзиратель из мужского отделения. – Я уже вижу, что сюда идет сержант. Я не намерен из-за какой-то девки терять свое место – оно слишком хорошо оплачивается.

Мне пришлось подчиниться. Как-никак, а обещание соединиться с Валентиной я получила. В случае обмана я в любую минуту смогу поднять крик – ведь размещать женщин в мужском отделении запрещалось тюремными правилами. В тот миг я не задумывалась, почему для меня сделано исключение.

Повеяло сквозняком, и передо мной распахнулась дверь новой камеры. Надзиратель – его звали Мишо – грубо втолкнул меня внутрь.

– Проходи, нечего стоять!

Загрохотал замок. Удивленная, я увидела, как поднимаются – те, кто еще мог подняться, – и приветствуют меня поклонами заключенные.

Похоже, в этой камере находились только аристократы.

4

– Приветствуем вас, мадам. Мы рады видеть вас. Почти машинально, отвечая на столь галантное приветствие, я сделала реверанс, забыв, как не подходит он к моему застиранному платью.

– Надеюсь, вы рады не тому, что я в тюрьме, господа? Человек, который приветствовал меня, смутился.

– О, разумеется…

Прищурившись, я оглядела его наряд. Запыленные банты на туфлях, полуразвязанные ленты камзола, съехавший набок галстук… Человек казался таким милым и таким смешным.

– Как ваше имя, сударь?

– Граф де Лорж, к вашим услугам.

– А я…

– О, не беспокойтесь! Уверен, здесь узнали вас.