Парижская мода. Культурная история - [35]

Иллюстрация «Как они готовятся ко сну», например, была посвящена ночным рубашкам. (Под словом «они», разумеется, подразумевались женщины.) Картинка «Как они едят аспарагус», с ее недвусмысленными фаллическими коннотациями, подверглась цензуре. В 1860‐е годы, когда цензура была еще довольно строгой, внимание преимущественно уделялось нарядам – бальным платьям, декольте, фантазийным костюмам. Разворот «Платья и прически. Воспоминания о бале» сопровождался комментарием: «Это платье или трико?.. Очень плотно облегающий костюм». Затем, в конце 1870‐х годов и особенно после 1881 года, официальные цензурные требования смягчились. В газете чаще стали появляться изображения предметов нижней одежды, а затем и обнаженная натура. Наступала великая эпоха эротического нижнего белья – разноцветного и шелкового.

Разворот, посвященный Парижскому салону 1877 года, уделял внимание только женским образам. Заголовок гласил: «Моды и конфекцион, 1877». В этой публикации известный живописец Каролюс-Дюран именовался «нашим выдающимся… кутюрье» и пояснялось, что его портрет дамы, полулежащей на кушетке, посвящен «доходам рабочих [шелковой индустрии] Лиона»: «Пышный туалет месье Каролюса-Дюрана стал настоящей сенсацией: на него пошло 75 метров шелка!» «Нана» Мане, портрет куртизанки в будуаре, представлялся как «беглая зарисовка интимного туалета. Корсет от мадам X. Белье от мадам Y»[201].

К подобной же шутке прибег Берталь в «Комедии нашего времени»: две дамы пристально разглядывают картину на выставке, и одна из них произносит: «Говорю тебе, это платье от Ворта. Я узнаю его стиль»[202]. Примечательно, что Берталь рисовал карикатуры для «Парижской жизни». Важнее, однако, что он разделял с Марселеном и другими сотрудниками издания тот специфический фривольный и дерзкий взгляд на социальные и сарториальные феномены, которого недоставало большинству женских журналов.

Карикатуры на модные нелепицы вступали в противоречие с журнальными текстами, зачастую пестревшими подобострастными описаниями «очаровательного нового туалета, представленного графиней Шуваловой на ее небольшом утреннем приеме в русском посольстве в Лондоне» или оперного костюма, «в который облачилась юная баронесса де Ж.». На самом деле La Vie Parisienne, по-видимому, публиковала много оплаченных рекламных объявлений, замаскированных под беспристрастные редакционные заметки: «Белье от мадам Альбер Леблан – это поэзия, сон, аромат парижской моды»[203]. Значительная часть модных наблюдений, однако, относилась к разряду социальной и эротической физиологии в манере Бальзака.

Одна серия иллюстраций демонстрировала разнообразие нарядов, которые дама надевает в течение дня, причем везде, где возможно, художник старался подчеркнуть ее сексуальные формы. В некоторых эпизодах – выход к завтраку, поездка в коляске, посещение театра – изображалась пара: мужчина и женщина. Сопровождающий рисунки текст, в частности, эксплицировал недвусмысленные ассоциации между пеньюаром и посткоитальным удовольствием:

10 часов утра – Пеньюар… разрез на юбке украшен вишневыми атласными бантами. Рукава… открывают руки, белый шелковый чулок… Макает бисквит в горячий шоколад и думает, что жизнь прекрасна.

Он: Серые брюки, бархатный жакет, ночная сорочка; читает газету, не понимает необходимости конституционного права, путает все поправки и думает, что будь [парламентские] депутаты влюблены, Франции это пошло бы только на пользу[204].

Дело не только в том, что этот конкретный пеньюар роскошнее и сексуально откровеннее, чем обычный халат. Все тело женщины расслаблено, оно откинуто назад (поддерживаемое легким утренним корсетом), ноги приподняты и слегка раздвинуты. И шелковая воздушная пышная ткань, и обнаженная плоть говорят о сексуальной разрядке. Брюнетка-горничная, присевшая у ног светловолосой женщины и глядящая на нее с обожанием, – обычный персонаж рекламы и, временами, модных картинок; здесь она, однако, как будто подменяет сексуального партнера, натягивая бело-вишневый чулок на обнаженную ножку[205].

В одиннадцать часов приходит парикмахер; любовник уходит. В полдень женщина спускается к ланчу в домашнем платье со шлейфом; любовник возвращается; на нем простой синий костюм. Он целует ей руку. Описанию дневных туалетов персонажей уделено чуть больше внимания, чем их меню (отбивные, куриное заливное, paté de fois gras, салат и английская выпечка). В час они выходят в сад, она в платье для прогулок и коротком пальто, отделанном мехом манула, он в шотландском кепи. Заметим, что ей понадобилось полностью переодеться, тогда как он лишь надел еще один приличный случаю аксессуар. В три они отправляются с визитами, она в довольно формальном черном полосатом платье, он также в официальном дневном туалете – в черном рединготе с высоким воротом, шляпе-цилиндре и тому подобном.

В шесть солнце садится в Булонском лесу, и они отправляются домой в коляске. Дама опять успела где-то поменять наряд. На нем «тот же костюм, что в 3 часа дня, <но> в его бумажнике на 200 луидоров меньше». Несколько позднее они приезжают в театр, он помогает ей снять пальто из серого бархата с голубым песцом. Под ним – облегающее платье с жемчужным лифом и юбкой из черного бархата с белыми атласными оборками. Его черный костюм и черный галстук, «завязанный простым бантом», почти не видны на иллюстрации, поскольку он еще не снял пальто. В театре «они веселятся и смеются во все горло, потом прогуливаются по фойе, высматривая знакомых, говорят себе, что никто не выглядит там таким счастливым, как они». В 11 вечера они едут на бал, она в белом бальном платье с глубоким вырезом на спине; ткань обтягивает бедра – но не больше, чем предписывалось тогдашней модой. Это относительно реалистичная иллюстрация. Он в черном костюме и на этот раз в белом галстуке. На шляпе, которую он держит под мышкой, бриллиантами выложена его монограмма. Впрочем, они не задерживаются на балу, предпочитая компанию друг друга, и вскоре отправляются домой