Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [98]

…— Теперь, товарищи, вы имеете представление о трехчастной картине «В путь-дорогу», которую мы с вами будем снимать на Петроозерском вагоностроительном заводе. Проследим всю историю возникновения вагона, вплоть до того момента, когда он выйдет готовенький, блестящий, весь пропитанный запахами дерева и лака, аппетитный, как только что снесенное яйцо, и отправится в путь-дорогу на много лет по всем магистралям страны.

Мусатов свернул в трубку сброшюрованные листки.

Он сидел на подоконнике распахнутого окна. За его спиной темнело небо и зацветали липы; запах проникал в большую пыльную комнату с письменными столами и шкафами.

Блох подремывал на стуле, сложив ручки на круглом животе; все остальные расположились на столах: стулья унесли для какого-то заседания, да так и не принесли обратно — час был поздний, фабрика опустела, только в монтажных еще горел свет.

— А теперь я хочу сказать несколько слов каждому из членов нашего небольшого коллектива, исключая Льва Наумовича, который, пожалуй, сам захочет сказать какие-то напутственные слова мне.

— Ай, бросьте, — встрепенулся старик.

— Мария Георгиевна, — обратился Мусатов к Сердечковой, — я очень рад, что мы будем работать вместе и на вагоностроительном, и на Кавказе. Я не постесняюсь сказать при всех, что считаю тебя своим добрым другом, товарищем…

— И я — тебя! — воскликнула Маруся.

— Ну вот. Куда как умилительно, сил нет. А все же должен честно признаться, зная некоторые особенности твоего характера, что твоя нетерпимость, необъективность иной раз сильно вредят в работе. Подумай об этом, Мария Георгиевна.

Толя Сегал — вы хороший ассистент, Толя, способный, умелый. Я ни во что не собираюсь вникать, вы парень холостой, свободный, но попрошу вас в экспедициях вести себя строже.

Ты, Саня Куманек…

— Да я зна-а-аю, Виктор Кириллович…

— Ну вот и отлично, коли знаешь.

«Теперь я, теперь я, теперь я», — колотилось Кирино сердце.

— Ох, Кира, Кира. Мы советовались со Львом Наумовичем, пусть он подтвердит. Лев Наумович далеко не уверен в том, что вы справитесь, Кира, в Петроозерске. И все же я настоял, Кира, чтоб ехали именно вы, а не кто-нибудь другой из администраторов. Потому что только так, с налету, врасплох, как у нас говорят, вы чему-нибудь научитесь. Видите, какую я беру на себя ответственность. Но вы молодой, здоровый, совершенно нормальный человек. Я почему-то верю в вас, Кира. Хочу верить.

…И вдруг опустела комната.

Кира и не заметила, как это произошло, они тут еще пошумели, кажется, и ушли; а она так заволновалась, такое ее охватило смятение, что сдвинуться с места не сумела.

Как он сказал? «Молодой, здоровый, нормальный»? «Я верю в вас»?

Бог мой, но ведь она действительно не справится в Петроозерске одна, без Блоха. Она ничего не сумеет там наладить и ничего не сможет организовать.

Никуда она не поедет. И на фабрике не останется. Ее не уволили, как она того опасалась, так теперь сама уйдет.

Мать всегда была права. И Катерина Максимовна — в некотором роде.

Вот и хорошо. Решение принято. Гора с плеч. Сейчас только нужно дождаться звонка, как было условлено. И еще одно принять решение. Ну, не сразу, конечно. Не сегодня. Но вскоре.

Совсем стемнело. Кира, не зажигая света, сидела на столе в пустой комнате, пахло липовым цветом и пыльными папками.

Лицо Киры стало совсем мокрым.

Прошло много минут.

А когда зазвонил телефон на одном из столов, будто взорвался, Кира кинулась к нему и схватила трубку.

— Да. Я. Здравствуйте, Василий Максимович. Что? Да. Решила. Да, решила… Я еду в экспедицию. Да. В Петроозерск. На днях. Вы только не сердитесь на меня, Василий Максимович. Будьте здоровы, Василий Максимович. Что? Да-да, конечно! Конечно, подумаю. Спокойной ночи, Василий Максимович.

Она тихонько вышла из комнаты, заперла дверь на ключ, по-хозяйски дернула дверь, чтобы проверить, плотно ли заперта, спустилась по тихим лестницам, а на вахте сама повесила ключ на гвоздик.

— Все, что ли, ушли? — Спросил вахтер у Киры, как у своей.

— Нет, в первой монтажной еще работают, кажется… — ответила Кира, как своя.

Петроозерск встретил мелким теплым дождем. На вокзале над выходом с перрона алел стяг с белыми словами: «Добро пожаловать, участники совещания агрономов».

— Дело — хана, — вздохнул Саня.

На привокзальной площади пестрели щиты, оповещавшие о начале гастролей ленинградского цирка, и Саня во второй раз сказал, что дело — хана.

— Номера забронированы?

Кира этого не знала.

— А кто же знает?

— Наверное, Лев Наумович, — ответила Кира, шлепая по лужам.

— Ин-те-ресно!

Городок стоял на краю холодного серого озера, ладный и стройный под сумрачными низкими тучами, и тем жизнерадостней казались прямые улицы с новыми домами, покрашенными в сочные цвета; встречались и крепко сколоченные старые срубы за глухими заборами и воротами с затейливой северной резьбой.

Завод вырос в котловине, на самом берегу. Бульвар раскинулся по краю обрыва, и если глядеть, на завод со стороны озера, то его красные кирпичные корпуса оказывались охваченными подковой бульвара со старыми ветлами, меж которых мелькали синие троллейбусы, бегущие по асфальту.

Гостиница «Север» помещалась на бульваре близ завода, — новое сероватое здание с высокой и тяжелой дверью.