Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [51]
— Но я — советский человек и не трус!
— Я тоже так думаю, — ответила она, и он исподлобья, с некоторой симпатией поглядел на нее.
Однажды дни пилили во дворе толстое бревно, положенное на козлы. Гоша прилежно тянул пилу, Елена Васильевна видела: мальчик устал, но не хочет подавать виду, и ей, тоже быстро уставшей от непривычной работы, очень это нравилось.
А когда над степью далеко за рекой еще тихо, но уже грозно и все нарастающе загрохотали моторы, Гоша, потянув на себя пилу, задержал ее на миг, весь напрягшись и поджав губы. Потом снова толкнул пилу, но теперь водила пилой в расщелине одна Елена Васильевна, — Гошина рука то сгибалась, то разгибалась, но сам он не пилил, только слушал, глядя в землю.
— Что же ты, Гоша… — сказала Елена Васильевна и поглядела в сторону реки. Прямо на Боровинск двигалась девятка истребителей, наверное, только что с авиазавода. Самолеты шли на небольшой высоте сомкнутым строем, могучие, звездокрылые, спешившие на фронт.
— Видишь, какие они у нас… — начала Елена Васильевна, напрягая голос, но Гоша ее не слушал. Он стоял теперь, прижав локти к бокам, ссутулившись, лицо его вытянулось, губы и подбородок дрожали. Девятка уже пролетела над рекой и устремилась к городу. Тогда мальчик, сорвавшись с места, побежал.
— Ну, не стыдно ли!.. — крикнула Елена Васильевна и побежала следом.
Он метался по садику меж деревьев, а Шайтан, натянув цепь, громко лаял и подпрыгивал. Потом Гоша кинулся в открытую дверь сарайчика, где хранились дедовы инструменты, и забился под верстак.
— Ладно, хватит, выходи, — сказала Елена Васильевна, шагнув в сарайчик. — Они уже улетели. И вообще, Гоша, надо тебе учиться владеть собой. Ты же большой парень и прекрасно знаешь, что мы здесь в глубоком тылу, в полной безопасности.
Он молчал, все еще не рискуя вылезти.
Тогда она подошла вплотную, нагнулась.
— Вылезай, трусишка, — сказала Елена Васильевна самым миролюбивым тоном, — а то и впрямь решу, что ты не советский человек.
Она протянула руку, пытаясь нащупать в полумраке плечо мальчика, и вскрикнула от боли. И расплакалась от обиды и неожиданности, прижимая укушенный палец к губам.
Гоша вылез из-под верстака, вышел из сарайчика и, не оборачиваясь, побрел к дому.
Вечером он исчез и пропадал два дня.
Потом, уже гораздо позже, выяснилось, что он снова на какой-то «попутке» ездил в соседний городок и там ходил в военкомат и просил, чтоб его взяли в армию.
Подробностей этого побега Елене Васильевне так и не довелось узнать даже много лет спустя. Всякий раз, когда она пыталась расспросить Гошу, что же ему сказали в военкомате и куда он потом ходил, где ночевал и что ел, он отвечал:
— …а потом я воротился, Олёна Васильевна.
Он стал ее так называть, подражая деду Темушкину, позднее — Лёной и мамой Лёной, и только много лет спустя — просто мамой.
Зифа его невзлюбила с того дня, как он надел одежду ее сына, но дед Темушкин, надо полагать, тоже решил «творить божье дело».
Как-то раз Елена Васильевна увидела на кладбище, что бугор под раздвоенной плакучей березой огорожен точно так же, как Ирина могилка. Впрочем, впоследствии старик еще много чего делал для «малого с норовом».
Дед Темушкин!.. Сколько печального было связано с этим стариком, но все же навсегда осталась в памяти и сердце та светлая, лазоревая, как просвет в грозовом небе, минута — первая за много дней тревоги и потерь. И минута эта навсегда и неотъемлемо осталась в сердце и памяти связанной с дедом Темушкиным.
…Под ногами поскрипывал сухой снег, он так навалил за ночь, что калитка открылась с трудом, и с верхних ее переплетов свалился пушистый ком и рассыпался в прах На улице с реки подул плотный студеный ветер, дышать стало трудно. Гремели пустые ведра о коромысло. Утро как утро.
Невеселое утро. И хочется, пожалуй, только одного — чтоб оно длилось подольше и ничего не принесло. И чтоб день не пришел, и вечер, и чтоб не узнать ни утром, ни днем, ни вечером то самое страшное, во что не веришь и чего боишься.
Она подошла к колонке, скользя по замерзшим лужам, подставила под заиндевевший кран ведро и принялась раскачивать рычаг: он леденил руки сквозь варежки. Десять, двенадцать взмахов, прежде чем брызнет вода и зазвенит на дне ведра. Потом вода обязательно перехлестнет через край, и, когда начнешь оттаскивать ведро, чтоб подставить второе, рискуешь залить себе ноги ледяной водой.
Соседский мальчишка с кувшином терпеливо ждал очереди. Он помог ей подцепить ведра к коромыслу и поднять коромысло на плечо.
Теперь только бы не поскользнуться на льду, и ровно, ритмичной походкой, как Зифа учила, дойти обратно до калитки.
Ветер, казалось бы, должен дуть в спину, но он снова дует в лицо, со всех четырех сторон, проклятый, леденит щеки, нос и забирается под шаль и за шиворот, вздымает колючую снежную пыль, слепит глаза.
И коромысло давит плечо что есть силы, и вёдра тянет к земле, а на душе тоска и тревога.
Утро как утро.
А когда она с трудом открыла калитку, стараясь, чтоб створка на пружине не ударила по ведру и не расплескалась бы вода, то увидела деда Темушкина.
Он стоял на пороге без шапки и полушубка и кричал, отчаянно размахивая руками и приседая на каждом слове:
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.