Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [23]
Аэроплан летит в Африку. Вот я в Алжире. Небо темно-васильковое, площадь ослепительно белая. Две пальмы бросили резкую тень. Под пальмой спит верблюд. Верблюду снится, что хозяин превратился в доброго духа, который много кормит и не навьючивает тяжестей. Около верблюда спит худой, полуголый негр. Негру снится, что верблюд превратился в шестиместный «бюик» и что у него, у негра, есть белый костюм, полосатый галстук и зонтик. Негр и верблюд улыбаются во сне.
После жаркой Африки приятно вернуться в осенний Париж, в комнату с открытым на город окном.
На окне — полосатая занавеска. За окном — голубой с золотом дождь. Из труб летит дым. Под самым окном желтеет огромный платан. Пять часов вечера.
Но вот я снова уехала из Парижа. Ницца. Сквозь решетки теннисного корта блестит море. К решетке льнут тюльпаны. Они чуть наклонились от ветра — желтые, белые, лиловые. Девушки играют в теннис. Они в белых платьях с цветными кушаками. Одна — блондинка, чуть золотистая от солнца. Другая — смуглая, с алым ртом.
— Play! — говорит смуглая, поднимая мяч и ракету над головой.
— Ready! — отвечает светлая. Все ее тело насторожилось и ждет мяча.
(О Файт! Ты был влюблен в них обеих, я уверена!)
Далеко, над сверкающей рябью утреннего моря, летит серебряный аэроплан.
Файт познакомил меня с девушкой, в которую он был влюблен. Она сидит на скамейке, на набережной. Девушке семнадцать лет. Волосы подстрижены как у мальчишки, глаза узкие, хитрые и веселые, губы пухлые — и вот захохочут. У нее высокая грудь, узкие бедра, стройные ноги без чулок. Она сидит на самом краю скамейки. Ей очень скучно позировать. Солнце высоко. Полдень.
Но вот на фоне яркого неба — белый парус с пестрым флажком. В лодке сидит юноша. Белая рубашка раскрыта на загорелой груди. Рука с натянутыми голубыми жилками держит край паруса. Прямые черные волосы развились по ветру. Черные глаза прищурены. Тонкие губы (нижняя чуть полнее верхней) полураскрыты. Юноша, улыбаясь, скалит зубы. Сколько радости, сколько силы в этом человеке! Файт, я тебя узнала. Это ты — четыре, пять, шесть лет тому назад! Мне хочется прыгнуть в твой парусник, сесть на корму, опустив босые ноги в воду, и захохотать на весь океан!
Высоко в безоблачном небе летит серебристый крохотный самолет.
Я опустилась на диван с дикарским ковром. Файт сложил холсты и поставил их к стене. Я знала, что мне нужно восторгаться, но лишь говорила после каждой картины:
— Да. Ну… Дальше…
Было тихо и жарко. Где-то — наверное, в соседнем дворе — ссорились:
— А я почем знаю? Пошли вы к черту! — кричала женщина.
— Вот погодите! Вот погодите! Я сейчас! — отвечал мужчина.
Файт задернул парусиновую занавеску, пошел в кухню, принес черствую булку в салфетке, полбутылки красного вина, чашку со вчерашним салатом. Он неумело держал вещи, прижимая салатник к груди.
— Есть консервы, — сказал он, — но не знаю, где ключ. Открыть нечем.
Он налил себе вина в глиняную кружечку, выпил залпом. Мне стало как-то стыдно и неудобно. Я не знала, что сказать. Я обрадовалась, когда он сам спросил:
— Очень здорово, мои картины, а?
Он налил мне вина в ту же глиняную кружечку. Я выпила. Вино было кислое и колючее. Тогда я сказала:
— Файт, это совершенно потрясающие вещи. Я никогда не видела столько радости в живописи. Если бы я была тобой, Файт, я написала бы огромный холст, какой-нибудь город будущего. Высокие белые дома, увитые цветами, мосты над каналами, парки, сады, серебряные самолеты, которые, как птицы, летят ниже домов, так высоки небоскребы. Стадион, теннисные корты, а на горизонте — зеленоватое море, паруса, моторки, суда.
— Советский Союз? — спросил Файт.
Я изумилась.
— Я рад, — сказал он, — что тебе пришла такая мысль. Я сам хотел тебе это сказать. Пойми, что нам, во Франции, не нужна жизнерадостность: она не в моде. Ее презирают, над ней смеются, ее не понимают, ее считают наивной. Ты мне как-то говорила о «Творчестве» Золя. Вспомни, как погиб великий художник. Ничего не изменилось с тех пор.
— Но если бы ты уехал?
— Куда? В Германию, которая накануне фашистского переворота? В Англию, где непрерывные забастовки? В Италию, где столько же безработных художников, как во Франции? В Америку, где эпидемия самоубийств? Куда?
— А в Советский Союз?
— Вот как! — сказал Файт. — Только это не мне, а тебе надо туда поехать.
— Почему?
— Потому что ты — русская, случайно, в детстве, попавшая в Париж. Потому что в тебе есть желание учиться и жить, веселиться и любить, путешествовать и работать. У тебя там есть близкие люди. Нет ничего глупее, как жить с советским паспортом в Европе.
— А ты?
— А я уже стар, — сказал Файт серьезно. — Ты не смейся. У меня все позади. Помнишь: есть какой-то рассказ у Джека Лондона про мальчика, работавшего на заводе. В одиннадцать лет он уже зарабатывал как шестнадцатилетний; в двенадцать — как взрослый; в тринадцать он влюбился. В пятнадцать ему казалось, что интенсивная работа и пылкая любовь — все это далеко в прошлом, в молодости. Теперь он был стар, сгорблен, устал. То же самое происходит со мной. Я написал свой автопортрет, вот этот, — ткнул он пальцем в один из холстов, — в двадцать два года. Это моя самая удачная вещь. Я принес его на жюри. Старые академики острили: «Где портрет, где оригинал — не поймешь». Это была осень 1928 года. Кризис начинался. В 1929 году он созрел окончательно. Молодым художникам податься было некуда. А Роземонд (он показал на девушку, сидящую на скамейке у моря) сказала просто: «Я не могу жить с безработным художником». Так и сказала: «безработным». И ушла. Теперь я устал — отчасти оттого, что мне негде жить, и оттого, что меня ничто не ждет в жизни.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
Книга задумана как документальная повесть, политический триллер, основанный на семейных документах, архиве ФСБ России, воспоминаниях современников, включая как жертв репрессий, так и их исполнителей. Это первая и наиболее подробная биография выдающегося общественного деятеля СССР, которая писалась не для того, чтобы угодить какой-либо партии, а с единственной целью — рассказать правду о человеке и его времени. Потому что пришло время об этом рассказать. Многие факты, приведенные в книге, никогда ранее не были опубликованы. Это книга о драматичной, трагической судьбе всей семьи Александра Косарева, о репрессиях против его родственников, о незаслуженном наказании его жены, а затем и дочери, переживших долгую ссылку на Крайнем Севере «Запомните меня живым» — книга, рассчитанная на массового читателя.
Януш Корчак (1878–1942), писатель, врач, педагог-реформатор, великий гуманист минувшего века. В нашей стране дети зачитывались его повестью «Король Матиуш Первый». Менее известен в России его уникальный опыт воспитания детей-сирот, педагогические идеи, изложенные в книгах «Как любить ребенка» и «Право ребенка на уважение». Польский еврей, Корчак стал гордостью и героем двух народов, двух культур. В оккупированной нацистами Варшаве он ценой невероятных усилий спасал жизни сирот, а в августе 1942 года, отвергнув предложение бежать из гетто и спасти свою жизнь, остался с двумястами своими воспитанниками и вместе с ними погиб в Треблинке.
Книга писем 19-летнего командира взвода, лейтенанта Красной Армии Николая Чеховича, для которого воинский долг, защищать родную страну и одолеть врага — превыше всего. Вместе с тем эти искренние письма, проникнуты заботой и нежностью к близким людям. Каждое письмо воспринимается, как тонкая ниточка любви и надежды, тянущаяся к родному дому, к счастливой мирной жизни. В 1945 году с разрешения мамы и невесты эти трогательные письма с рассуждениями о жизни, смерти, войне и любви были изданы отдельной книжкой.
Эта книга о трагической судьбе талантливого советского зодчего Мирона Ивановича Мержанова, который создал ряд монументальных сооружений, признанных историческими и архитектурными памятниками, достиг высокого положения в обществе, считался «архитектором Сталина».
«Мне некого было винить, кроме себя самой. Я воровала, лгала, нарушала закон, гналась за кайфом, употребляла наркотики и гробила свою жизнь. Это я была виновата в том, что все мосты сожжены и мне не к кому обратиться. Я ненавидела себя и то, чем стала, – но не могла остановиться. Не знала, как». Можно ли избавиться от наркотической зависимости? Тиффани Дженкинс утверждает, что да! Десять лет ее жизнь шла под откос, и все, о чем она могла думать, – это то, где достать очередную дозу таблеток. Ради этого она обманывала своего парня-полицейского и заключала аморальные сделки с наркоторговцами.