«Паралитики власти» и «эпилептики революции» - [75]

За него пробовали заступиться Академия наук, С.-Петербургский университет, ученые – все было напрасно. Не помогали ссылки ни на заслуги профессора перед русской наукой, ни на состояние его здоровья.

«Тогда я, как ученик Бодуэна, – вспоминал Крыжицкий, – решился на последнее средство. Получив от Ивана Александровича его брошюру, в которой он на полях сделал свои пояснения в тех местах, которые были выдвинуты обвинением, я попросил мою мать, которая в этот вечер должна была видеться со Щегловитовым в одном доме, передать ему эту брошюру, изложить суть дела и попросить о пересмотре приговора. За ужином, сидя рядом с Иваном Григорьевичем, она исполнила мою просьбу и сразу же встретила решительный отпор, как всегда, замаскированный любезной улыбочкой.

– Почему вас интересует это дело? – заинтересовался он.

– Это патрон моего сына, к тому же старику шестьдесят семь лет!

– Тем более он не должен вести себя, как приготовишка! И потом, почему вы думаете, что там (в крепости) так плохо? Мы дадим ему возможность заниматься, дадим рукописи, книги. Ничего, три года – не такой уж большой срок. Пусть посидит, пусть посидит!

– А вы не думаете, что это вызовет неудовольствие в обществе, в печати?

– Это мнение улицы, с которым я не могу считаться».

Однако и у И. Г. Щегловитова были уязвимые места. Как «большой ухажер и галантный кавалер», он не мог устоять перед просьбой какой-нибудь «эффектной» женщины. К тому же он был страстный театрал, что тоже иногда использовали знавшие его лица.

Тот же мемуарист Крыжицкий приводит в связи с этим и такой факт. Известный драматург, театровед и врач Евгений Михайлович Беспятов в бытность свою студентом участвовал в политических выступлениях, за что прослыл неблагонадежным и угодил под следствие. Дело почему-то застопорилось на долгие годы, так что он успел окончить не только физико-математический факультет С.-Петербургского университета, но и Военно-медицинскую академию, поступить на службу в Главное военно-медицинское управление и даже получить орден. И вдруг дело вновь возобновили, и Е. М. Беспятову стало угрожать семь лет крепости. Удрученный такой перспективой, он бросился по своим знакомым, пытаясь найти выход на генерал-прокурора. Мать мемуариста, которую Беспятов хорошо знал, была подругой жены И. Г. Щегловитова, Марии Фёдоровны. Беспятов попросил похлопотать за него. Зная, что шансов на успех мало, решили пойти на уловку. Дело в том, что Евгений Михайлович был неплохой драматург. В театре шли его пьесы «Лебединая песнь», «Доктор», «Осветленные», «Вольные каменщики» (о русских масонах) и другие. Было известно, что пьеса Беспятова о масонах особенно понравилась Щегловитову. На этом и решили сыграть. В письме на его имя мать мемуариста просила принять молодого автора и переговорить с ним лично о его деле. Щегловитов согласился. Тогда, чтобы получить еще больше шансов на успех, на прием пошел не сам Беспятов, а его молодая и очень красивая жена. «Успех превзошел все ожидания, – писал впоследствии Крыжицкий. – Щегловитов не только любезно принял интересную просительницу, но даже наговорил ей массу комплиментов о талантах ее мужа, пообещав уладить дело, а через несколько дней на поданной на высочайшее имя просьбе о помиловании рукою государя было написано: „Дело прекратить“».

И. Г. Щегловитов изредка делал уступки и другим светским «львицам», прекращая в угоду им уголовные дела.

Бывший товарищ министра внутренних дел А. С. Стишинский говорил, что Щегловитов «умен, ловок, отлично знает законы, поэтому всегда умеет увернуться».

Пожалуй, это краткое высказывание очень точно характеризует министра юстиции и генерал-прокурора И. Г. Щегловитова.

Под следствием

Но вернемся в Екатерининский зал Государственной думы, куда восставший народ конвоировал бывшего генерал-прокурора и еще действующего, но теперь совершенно безвластного председателя Государственной думы России.

Появившийся председатель Государственной Думы Родзянко, только что возглавивший так называемый Временный комитет Думы, не обращая никакого внимания на собравшихся, приветливо обратился к Щегловитову, назвав его «Иван Григорьевич». Однако руки ему не подал, а лишь, обняв за талию, сказал: «Пройдемте ко мне в кабинет». Арестовавшие Щегловитова люди запротестовали, а когда Родзянко вздумал настаивать, то они недвусмысленно показали ему на свои ружья и сказали, что не имеют права его отпускать без приказа Керенского. Родзянко отступился, видя, что он ничего не может сделать, да и выпустить в такой обстановке Щегловитова на свободу значило бы подвергнуть его самосуду толпы.

В это время в Таврическом дворце появился А. Ф. Керенский. Вот как описывает эту встречу А. А. Демьянов (ставший вскоре товарищем министра юстиции Временного правительства): «Удивительный контраст представляли собой встретившиеся Щегловитов и Керенский. Первый высокий, плотный, седой и красный, а второй видом совершенно юноша, тоненький, безусый и бледный. Керенский подошел и сказал Щегловитову, что он арестован революционной властью. Впервые было тогда сказано это слово, сказано, что существует революционная власть и что приходится с этой властью считаться и даже ей подчиняться