Парадокс о европейце - [9]

Памятка, как сказано, пропала втуне. Зато в Интернете я разыскал упомянутую книгу – это был эмигрантский роман некоего Марка Агеева, авторство которого поначалу приписывали Набокову. Позже раскрылся псевдоним, настоящее имя автора оказалось Марк Леви. Я нашел нужное место. Целый день я ходил по улицам, нераздельно смыкаясь – точно в пасхальные дни – с праздной толпой, и вместе с этой толпой много кричал и очень громко ругал немцев. Но ругал я немцев не потому, что ненавидел их… Именно это духовное соприкосновение, эта сладенькая общность с толпой… А я о чем! И даже, точно как я, автор припомнил Пасху. Хорошо все-таки, что в мире были и до меня умные люди. Вот только мне не пришлось на язык этого заветного словца – сладенькая общность. А так все верно, все одно к одному.

Часто мы с Фэй гуляли по острову: пошатаемся среди прибрежных пальм, заглянем чуть поглубже от берега, в сырые неуютные джунгли, а потом выбежим опять на свет божий да и навестим бар.

Мы всегда садились на веранде, в тени редкостного, почти мифического дерева самед. Местные считают, что его кора обладает лечебным действием, из нее выделывают и нечто вроде наших лаптей – от ревматизма, впрочем, может быть, это лишь байки для заманивания туристов. Но, так или иначе, это дерево – большой долгожитель, корни его бугристы, низ ствола сплетен тугими древесными перепутанными жгутами, оставляющими впечатление древней мощи.

Иногда мы поднимались по ступенькам к пансионату на горе, построенному немцами: его фанерные стенки синели сквозь зелень кустарника. Пансионат был небольшой и уютный, на островах строить выше пальм запрещено, три-четыре этажа – предел. Немцы свою часть пляжа отгородили вполне эфемерной веревочкой. Позже я как-то спросил экскурсовода, сопровождавшего привезенное на наш пляж очередное стадо соотечественников, чему эта веревочка служит? Он ответил, что на Девятое мая наши туристы бывают всегда пьяны и, узнав про пансионат, порываются идти бить немцев. Как их деды. Да уж, наши ребята в любой части света кому хошь готовы устроить веселую жизнь.

Во время наших с Фэй прогулок мы всегда останавливались перед огромным, метра три в высоту, изображением Будды в белоснежных одеждах. Это не было скульптурное изваяние, но плоское, по виду материал напоминал то ли папье-маше, то ли гипсокартон. Стояло это воплощение Будды на краю джунглей, в глубине подлеска, сразу не углядишь, наверное, его так поставили, чтобы ветер не повалил бодисатву.

Надо сказать, что лишь иногда в этих местах изображают Будду просветленно-отрешенным. Но в большинстве случаев, особенно в сувенирных статуэтках – никакой сосредоточенной боговдохновенности или агеластии, как выражался Панург, за счет монастырской эллинской, аристотелевской учености своего автора знавший миф о том, что скала в Элевсине, у которой присела Деметра, оплакивавшая Персефону, именовалась Агеласт. Эти изображения скорее напоминали то ли Мамуса, бога иронии и насмешки, то ли веселящегося Пана, а то и Приапа, но без должного приапического достоинства, конечно.

Фэй подчас проявляла набожность, но не всегда. Отчего один раз она преклоняла колени, а в другой – лишь кланялась, сложив ладошки под подбородком, я не знал. Хотя потом стал догадываться, что коленопреклоненно она обращалась к божеству с какими-то просьбами. А в иных случаях лишь воздавала должное уважение идолу.

Но не только Будде поклонялась Фэй.

Кажется, она, как и все ее соотечественники, была совершенно убеждена, что даже в самом скромном жилище непременно живут духи. И потому трогательно меняла цветы в вазочке, стоявшей в уголке моего бунгало, стараясь демонов умилостивить. Цветы он выбирала причудливо – на вкус, осторожно надкусывая лепесток. Я пару раз пытался переставить эти гербы на стол, но она испуганно возвращала цветы на место. Что ж, по восточным поверьям духи и демоны обитают на деревьях, в скалах, в долинах, возле озер и источников, слоняются по полям и лесам. В селениях они стремятся проникнуть в дома, и для них приходится строить во дворе поднятые на сваях уютные нарядные домики, отдаленно напоминающие наши голубятни. Но проникают бесы и в города, могут облюбовать массажный салон или кабину водителя междугороднего автобуса. На этот случай владелица борделя или водитель автобуса тоже держат цветы в специальной вазочке, и вдоль трасс стоят продавцы свежих цветов, которые водители покупают, не выходя из кабины, и обновляют свой букет, чтобы умилостивить духа и склонить в дороге не зловредничать.

Сначала я позволял себе посмеиваться над Фэй, но она смотрела на меня с искренним сожалением, как на слабоумного. Я замечал, что в такие минуты она относилась ко мне с сожалением и даже тайным пренебрежением, опять видя во мне только пон чаа. Мало, что я не понимал человеческого языка, как младенец, но к тому же был настолько туп, что не разделял ее верований, не преклонял колен перед Буддой и не испытывал уважения к духам.

Что ж, почти все люди на Востоке непоколебимо уверены в умственной неполноценности европейцев: хоть в Монголии, хоть на Цейлоне. Белых они побаиваются, как сумасшедших, от которых неизвестно чего ждать, но и презирают. Скажем, признаком явной тупости тайцы, лаосцы или кхмеры считают стремление иностранцев с севера – загорать. Для юго-восточных азиатов белая кожа – недостижимое достоинство, и девушки ищут женихов, трудящихся в офисах, – не только из-за их достатка, но и потому, что офисный планктон, сидящий до сумерек под кондиционером, белолиц; глубокий же дочерна загар удел плебса, рабочих и крестьян, рыбаков, строителей. То-то они удивились бы, узнав, что где-нибудь в Берлине, Вене или Стокгольме для людей высшего круга зимний загар знак, напротив, престижа: значит, они могли себе позволить отдохнуть в Альпах или на южных морях.