Парадиз - [11]

Зато беседу с Сигизмундычем он перенес куда более стойко. И вышел из шефского кабинета преображенный, гордо выпятив впалую грудь.

Третье собеседование в этот день проходило уже после обеда и ничем особенным не запомнилось. Навалилась работа, Дебольский, озабоченно хмурясь и не отрывая уха от телефона, перелистывал на «Нh» бесконечные резюме: КАМов неожиданно потребовалось в два раза больше, чем планировалось, и в два раза быстрее. И потому очередное представление у шефа он пропустил мимо себя, там снова занимался Попов.

Поднял голову и потер уставшие глаза он только когда хлопнула дверь шефского кабинета, и тот скрипучим голосом бросил вопрос всем:

— Ну что там? Следующий пришел?

— Да-да, — засуетился Попов, — у нас вот еще девушка осталась. — Только Ванька Попов мог говорить так, будто никто в отделе не знал, что эту гражданку тут и ждали. Дебольский на минуту отвлекся от бесконечных звонков. Попов, суетливо щурясь и посекундно поправляя на носу очки, заглянул в бумаги, будто что-то забыл. Потом бросился было к двери:

— Я потороплю. — Но замер, не добежав.

Можно было подумать, что Сигизмундыч не видел из своего стеклянного кабинета, что так трепетно ожидаемая девица давно уже стоит в коридоре со стаканчиком кофе, спиной к отделу. И беседует с Жанночкой.

Эта странная фигура, еще не появившись в конторе, вызывала живой интерес, легкое презрение, зависть и острое любопытство.

— Ольга Георгиевна! — тонко окликнул ее лысый Ванька, и стеклянная дверь тут же распахнулась.

Пальцы коснулись косяка, замерли, небрежно перебрали по ненатурально-деревянной кромке. Плечи качнулись назад, женская фигура прорисовалась в дверном проеме, и высокий голос на остро-ломкой ноте произнес:

— Вonjour. — Туфля на тонком каблуке качнулась вперед, зависнув на цыпочках, оторвавшись пяткой от кафельного пола. Потом назад: узкая щиколотка со странной естественностью изогнулась, и женщина на мгновение замерла в хрупком равновесии с поднятым носком, балансируя на остром каблуке.

Лё-ля.

Дебольский вдруг с надсадным предчувствием недоброго вспомнил Ольгу Георгиевну Зарайскую.

5

— А ты чего какой тихий? — спросила Наташка, привычно расставив на столе тарелки, и потянулась к высокому шкафу. — Что на работе нового? — Воровски глянула в коридор, скрипнула дверцей и достала с верхней полки — той, которую не мог видеть Славка, — на две трети съеденную, завернутую в мятую скрученную обертку, плитку шоколада. Соблазняя бесовскими калориями, блеснула фольга.

У Славки была аллергия: ничего серьезного — обычная крапивница. Но Наташка придавала этому факту важность эпических масштабов и наложила на себя добровольную епитимью, ибо мать должна страдать наравне со своим ребенком.

Причем самому Славке отсутствие в жизни шоколада ничуть не мешало, он вообще предпочитал хороший кусок мяса. Дебольский этим даже гордился, так казалось мужественнее: настоящий мужик растет. Отец, не признаваясь себе, комплексовал из-за мальчишкиных очков, и Славкин героизм служил некоторой компенсацией.

У Наташки чисто по-женски не хватало силы воли. И она, как кодированный алкоголик, прятала заначки.

— Все как обычно, — сухо растянул Дебольский. Мысли его витали где-то далеко, он машинально перелистывал ленту обновлений в телефоне и не мог сосредоточиться ни на чем определенном.

— Что, совсем ничего интересного? — Наташка с преступным наслаждением прелюбодейки откусила от плитки: она была из тех загадочных людей, которые почему-то не ломали, а именно надкусывали шоколад. Принялась катать его и плавить на языке, отчего на щеках втянулись ямочки. — У вас там все чокнутые, — хмыкнула она. — А нас Владимировна сегодня весь день заставляла пересматривать старые дела, чтобы…

Дебольский листал ленту в телефоне.

Листал и не слушал.

Почему-то в отделе считалось чуть ли не моветоном не подписаться на страницу шефской жены. И это при том, что сам Сигизмундыч жестоко глумился над конторскими девочками: «айфоны носят только идиоты», «делать селфи может только конченый кретин», «выкладывать в сети фотографии — просирать свои мозги». А жена его занималась фотоэкскурсиями.

По сути таскала людей по каким-то чертовым закоулкам, снимая на фоне заборов. Но, надо признать, снимала она красиво. А может, просто фильтры умело накладывала.

Эффектная была баба. Не во вкусе Дебольского: черные брови и сиренево-белые волосы, — но эффектная.

— Слава! Иди есть! — крикнула Наташка, пряча свою преступную шоколадку.

И Дебольский вдруг поймал себя на том, что листает уже машинально, не думая о том, что говорит жена, не вникая в то, что смотрит: добрался уже до прошлой недели и даже не заметил. Он раздосадовано выключил телефон и бросил его на стол.

— Пойду посмотрю что-нибудь, — поднялся он, не доев. Наташка кивнула, хотела что-то добавить, но в кухню вошел, приволакивая слишком длинные для его ног домашние штаны, Славка, и она отвлеклась.

Вечер прошел скучно, совсем как обычно. Дебольский долго лежал перед телевизором, машинально прыгая и прыгая по каналам. Обычно Наташку это раздражало: она требовала оставить что-то одно, даже если это спорт или «автоплюс». Лишь бы не действовала на нервы бесконечная смена картинок и звуковых рядов. Но сегодня она была занята: доделывала какие-то сводные отчеты, уткнувшись в свой ноутбук, и потому не возражала.