Парад планет - [36]
А еще в детстве Хома наслушался, как Яблоневка пела колядки про то, как хлопцы на печи сидели, а в печи пироги горели, стали противень выдвигать да горелые таскать, все съели и колядку спели; одному пирогов не досталось, он полез в чулан за салом, да сала не достал, только с лестницы упал, разбился; хлопцы стали обсуждать, куда побитого девать…
Но больше всего Хома почерпнул душою, сердцем и разумом из песен козацких, петых отцом, дедом, прадедом, услышанных им и от странствующего люда, и от калик перехожих. Из этих песен вошли в ясные хоромы его головы те козаченьки, что засвистали в поход с полуночи, из-за которых выплакала Марусенька свои ясные очи. Маленький Хомко слышал, как кричала лебедушка, из волны выплывая, он слышал, как пели козаченьки, да в поход выступая, он слышал шум, гомон по дубраве, когда туман поле покрывает, мати сына снаряжает. И уже это он, маленький грибок-боровичок, воочию видел, как плыла щука из Кременчука да убитая из лука, и уже это он отпускал коня в саду, а сам шел к отцу, к матери-неньке, к милой прощаться, собираясь уйти с войском, над которым знамена реют-трещат, а впереди музыченьки в барабаны бьют и на дудках пищат. Мати хотела своему любимому грибку-боровичку обмыть и причесать головоньку, а он ей отвечает, что обмоют его частые дожди, а расчешут терновые кущи, высушит ясное солнце, а завьют буйные ветры, пригладит зелена трава, что и постели ему стелить не надо, он сам себе постелет овчину, а в головах положит кулачину, а укроется калиновым листом, чтоб не расстаться с товариществом.
А в походах всякое выпадало грибку-боровичку! Подался он в те края, где от устья Днепра и до верховья семьсот речек и еще четыре, и все они в Днепр впадают, в Днепр правый, несказанный! А еще ж бывал на Дунае, вел такие речи: «Почто ты, Дунай, стал так смутен, стал так смутен, каламутен? Что, Дунаю, тебя замутило: или вороны чернокрылые, или коники вороные, или козаки молодые?» Бывал он и в городе Измаиле, где бился с турками, летели бомбы тесовые, свистели пули свинцовые, лежали тела убитые, текли реки кровавые. Бывал и на Савур-могиле, а над ним в вышине проплывал орел сизокрылый. Ой там при долине, ой там при лотоци[9] пил мед-горилку с козаками-молодцами. А под Дашевом да под Сорокою много ляхов полегло, и там грибок-боровичок одним срубал головы с плеч, других топил в воде. Под местечком Берестечком не отчаянному Нечаю из-за горы высокой, из-под черного леса крикнули козаченьки, чтоб убегал-спасался, а ему, грибку-боровичку, только ж он и не думал не гадал убегать-спасаться от врагов, потому-то ляхи посекли его на мак, потому его голова качалась на колу, не жалели вражьи ляхи Хомину красу — рвали тело по кусочку, пускали в реку… С кем только не знался грибок-боровичок! И с Морозенком, по которому вся Украина плакала, и со славным атаманом Сирком, что ходил к хану в гости, и с Супруном, который в субботишку перед воскресеньицем с ордою сходился. А еще, конечно, с козаком Железняком Максимом, который с войском в сорок тысяч окружил город Умань, соорудил шанцы и ударил из семи пушек в среду с утра пораньше. А еще и такое было, что казнил он вместе с товарищами отступника и изменника Савву Чалого, которого в светлице подняли на три пики, положили пана Савву на дубовую лаву, сказали: «Вот тебе, Савва, боярская шапка!..»
Но, наверное, наивысший духовный взлет грибок-боровичок испытал в Царьграде на базаре. Гай-гай, вовсе не Байда пил там мед-горилочку, а он, грибок-боровичок, и пил не день, не два, да не одну ночку. Это он не захотел служить царю турецкому, назвав его веру проклятою, а царицу поганою. И повелел царь грибка-боровичка за ребро крюком зацепить, и так он висел не день, не два, да не одну ночку. А получив лук от своего верного слуги-оруженосца, это грибок-боровичок стрелу пустил — в царя угодил, а царицу в потылыцю, его доньку в головоньку.
А в своей козацкой смерти грибок-боровичок был бессмертен… Лежали его рученьки край крученьки, а ноженьки край дороженьки, а в головушках росла травушка; а в другом месте лежал он китайкою покрытый, руки укутаны китайкою, а ноженьки нагайкою; а еще в другом месте лежал грибок-боровичок на кочке головой, прикрыв очи осокой, конь вороной стоял в ногах, сизый орел парил в головах. И в какой бы стороне своей родной земли ни лежал грибок-боровичок, а конек над ним плакал: «Встань, козаче, ти проснися, на Вкраїну подивися, вже сідельця твої згнили, і стремена вже потліли, орли очі повиймали, а татари шаблю взяли». А грибок-боровичок так разговаривал с сизым орлом: «Сизий орле, побратаймось! Як ти, брате орле, станеш з лоба очі видирати, дай же моїй неньці знати — моїй неньці старесенькій, матусеньці ріднесенькій». И если не орел сизокрылый, то ворон черный прилетит к матери с весточкой: «Ой я твого сина знаю, тричі на день попас маю, з лоба очі вибираю. Іди, стара, додомочку, візьми жовтого пісочку, посій його в городочку, як той пісок вгору зійде, тоді син до тебе прийде».
